Шрифт:
– Наташа, – прошептала девушка.
– Наташа, – повторил парень с тяжело разросшимся подбородком из желтого полированного корня и засмеялся.
«А-а… так это Наташа, – вспомнила Анна, выплывая из неглубокого омута сна. – Да-да-да, я все помню. Там где-то должен быть еще Сашка. Только вот втерлась эта рыжая с бутылкой кефира на голове. Сидит и не уступает место».
– Покажи колечко, – сказал парень с деревянным подбородком.
– Смотри, не урони, – Наташа легко спустила с пальца кольцо, вздрогнувшее бледным аметистом. Глаза у нее такого же цвета. Или у нее вместо глаз камни? Кольцо было совсем тонкое, и нетрудно было представить, какие хрупкие кости держат ее рано остановившееся в росте полудетское тело. Парень с полированным подбородком взял кольцо, оно туго наделось на его гладкий, деревянный палец.
– А я вас узнал, – сказал Сашка Анне глуховато и быстро. – Это вы. Я вас видел на той неделе. Вам в глаз попала соринка. – У него был твердый светлый взгляд. – Тут главное – обязательно тереть к носу. А я вам не сказал.
– Навеки обручились, – прошептала Наташа, опуская голову. – Он так обещал…
– Уж так сразу и навеки! Обещал! Обручились, как же, – хохотнул Лапоть, на четвереньках вылезая из-под лавки, весь в пыли и мусоре.
– Отдай кольцо, – заплакала Наташа, рука ее уже была полна крупных аметистовых слез.
За это время деревянный подбородок парня прирос к раме окна.
– Видишь, и кольцо приросло.
– Мылом надо намылить, – гулко сказала рыжая с бутылкой кефира на голове. Грудь ее жидко качнулась. В лифчике она везла квашеную капусту в рассоле, мелькнула красная клюковка. – Без мыла не снять.
Не плотней быстрого облака проскочила бледная Ларочка. Тонкие пальцы ее обиженно раскачивали и дергали длинную паутину, протянувшуюся через весь вагон.
«Зачем мне эта девочка?» – затосковала Анна.
Люба-Любаня, остервенело разрывая грудью паутину, тянулась к Ларочке. «Уедем, уедем, все куплю, – шептала Люба-Любаня. – Нет, нет. Боже мой…»
– А-а… – завыл парень, и его деревянный подбородок наискосок треснул. – Пусти, падло, руку сломаешь!
Сашка крепко ухватил парня за руку и стянул кольцо с его пальца, похожего на сучок. Анна увидела Сашкин профиль, сложенный из простых чистых линий. «Он похож на древнего грека, – подумала Анна. – Из музея. Похоже, что мраморный».
– Возьмите же, девушка!
Граненые слезы со стуком посыпались из Наташиной ладони.
– Встретились, встретились, но не знакомы, – высунулся откуда-то Лапоть. – Думаешь, ты ее спасешь? Фиг-то!
Но Сашка не слышал его.
– Я тогда не подошел к вам. У меня не было чистого носового платка, – проговорил Сашка, не сводя с Анны напряженного взгляда.
Зачем он повис над станцией? Ну да, «Заветы Ильича», мне тут сходить. И Наташа рядом висит. Ноги какие тонкие, наверное, ей трудно висеть. А кольцо блестит.
«Висит рядом и даже спасибо не сказала, – вдруг обиделась Анна за Сашку. – А он такой, вечно с ним всякие истории…»
Тут из-за круглых станционных часов выплыл Лапоть. Он хамовато улыбнулся и попробовал боком пристроиться около Сашки. Но Сашка оттолкнул его, и Лапоть провалился сквозь плоскую станционную крышу.
– Фу, противная! – Анна по пояс приподнялась из марева сна и стряхнула с руки терпеливо ползущую божью коровку.
Надо же, сколько их! Кто их так окрасил? Нет, Господь Бог не мог сотворить их столько разных и всяких. Он им просто разрешил: придумывайтесь сами, как хотите. Все равно… И снова этот навязчивый пчелиный рой. Лапоть, Люба-Любаня, девочка эта, Ларочка… Их ведь не было тогда, когда я Сашу встретила, зачем они лезут?
В тот день мне в глаз попала соринка. Сашка ушел и дверь за собой закрыл. А Наташа все висит над станцией. «Такие как раз и любят сниться, – в дремотной досаде, уже совсем засыпая, подумала Анна. – Делать им нечего!»
Глава 7
– Мамочка, мамочка моя, – восторженно закричал Славка. – А подарки где? В сумке? Все тут? А больше нет?
Анна едва успела поцеловать его в солоноватый глаз, а Славка уже возился с большой яркой коробкой, дергая бечевку и только туже затягивая узел.
Щека матери была прохладной и вялой. Вера Константиновна отстранилась, как показалось Анне, даже отчужденно.
«Плевать, – подумала Анна. – Все равно не угодишь, вечно она недовольна».
Мать в этом году жила как-то нехозяйственно, неуютно. Мало топила, на даче было сыро. Перед террасой на одноногом, вкопанном в землю столе стоял засохший букет в пол-литровой банке, и только на дне немного мутной жижи.
– Что ты Славку так остригла? Прямо сирота казанская! – не сдержалась Анна.