Кустарев говорил об агентуре капитализма в поздние советские времена.

Агентура — страшное слово. Сразу видится агент (шпион-диверсант) в надвинутой на брови шляпе и темных очках, а также его закордонные руководители. Однако у этого слова есть совершенно нейтральное значение. Агентура — выразители и проводники идей и интересов. Агентура капитализма — те люди и те социальные группы, которые в условиях социализма выступали за капитализм. Агентура революции — те люди и группы, которые более или менее сознательно стремятся к свержению старого режима. И соответственно, к установлению режима нового. Точно так же можно говорить об агентуре модернизации (любой, хоть бисмарковской, хоть александровской, хоть медведевской). Или об агентуре реакции, застоя, консервативного отката.

Итак, кто в СССР стремился к капитализму?

Разумеется, наиболее реальной и влиятельной агентурой капитализма были те, кто уже фактически жил и работал в контексте рыночных отношений. Прежде всего, это подпольные предприниматели, так называемые цеховики. А также спекулянты, фарцовщики и валютчики (между ними была существенная разница, как между Министерством торговли, Министерством внешней торговли и Внешэкономбанком). Разумеется, преступный мир. И партийно-советские чиновники, сросшиеся с подпольным бизнесом и криминалом. По утверждению специалистов, такое сращивание началось с середины шестидесятых. Возможно, именно этот крутой мафиозный замес и определил самые яркие черты нашего нынешнего капитализма.

Как ни странно это покажется на первый взгляд, советские диссиденты не были агентурой капитализма. Ну, разве что в некотором историко-философском смысле, который ими самими не осознавался: свержение коммунистической диктатуры в итоге должно было привести — и в реальности привело! — к капитализму. Но диссиденты в подавляющем большинстве были не за капитализм, а за демократию в ее советской социалистической редакции, вот как в Конституции 1936 года записано. Диссиденты требовали у коммунистической власти «Соблюдайте вашизаконы, соблюдайте вашуконституцию». Хотя на самом деле советская власть соблюдала свою конституцию весьма скрупулезно — и по духу, и даже по букве. Прописанное в советской конституции отрицание экономической свободы необходимо ведет к политическим ограничениям. Однако сама «советскость», то есть слияние законодательной, исполнительной и хозяйственнораспорядительной власти в одном органе, это диссидентам скорее нравилось, как такой вот домашний, местно-самоуправленческий вариант демократии: посоветовались, решили и сделали.

Зато важнейшей агентурой капитализма в СССР были так называемые стиляги. Они формировали нечто большее, чем идеология и даже чем бизнес-навыки. Они формировали потребительский стиль. Желание жить красиво, одеваться модно, слушать современную музыку на современной аппаратуре, ходить в бары, танцевать модные танцы, пить интересные вина и коктейли, читать яркие глянцевые журналы. Этот стиль был и остается оболочкой капитализма, без которой народ никогда не смог бы проглотить пилюлю конкурентной экономики. Не смог бы примириться с тем, что она несет отдельному человеку. Кроме того, стиляги кинули в наше общество закваску интернационализма. Не пролетарского, не социалистического, а опять же потребительского. «Джон в Америке родился, и в Америке он рос, он с чувихами кадрился в южном штате Анжелос». Эта дурацкая песенка тоже готовила почву для капитализма. Вместе со всей прогрессивной экономической публицистикой, вместе с Бирманом и Черниченко, Шмелевым и Петраковым.

И наконец, агентурой капитализма были «салон-капиталисты». Люди интеллигентных, «чистых», как говорится, профессий. Они не стояли по восемь часов у станка, не жили в палатках на стройке очередного гиганта индустрии, не работали в колхозах за трудодни. Не знали тяжелой судьбы рядового учителя или обыкновенного участкового врача. В общем, они не хлебнули реального социализма в его фабрично-барачном виде. Как правило, «салон-капиталисты» были очень даже прилично устроены в советской жизни: научные работники, вузовские профессора, литераторы, журналисты.

— Вот я и был таким «салон-капиталистом», — сказал Кустарев во время обсуждения доклада. — Я, вполне благополучный вузовский преподаватель, ходил по гостям и убеждал всех вокруг и самого себя, что капитализм — это динамично, эффективно и даже справедливо. Что давно нужна свободная конкуренция на всех рынках, включая рынок труда. Что безработица есть стимул к труду, что ненужные заводы надо закрывать ко всем чертям и что только капитализм дает настоящую свободу самовыражения.

Смешно сказать, но я — автор этих строк — в семидесятые — восьмидесятые годы вел себя точно так же. Сначала сын обеспеченных родителей, потом преподаватель престижного учебного заведения, потом литератор на вольных хлебах, никогда не знавший серьезной материальной нужды, — я на всех углах говорил, что стране, народу и мне лично нужен капитализм. Я не был ни стилягой, ни подпольным дельцом. Я говорил это из принципа. Я действительно так считал. Типичный образчик «салон-капиталиста».

Пока я сидел на конференции и обсуждал доклад Кустарева, моя жена ходила по Петербургу, по местам, где жили ее предки, простые питерские трудящиеся (отставной унтер-офицер Семеновского полка, впоследствии извозчик). На набережной Обводного канала, как раз там, где жил ее прапрадедушка, она сфотографировала мемориальную доску.

«В этом доме, в квартире рабочего В. Прошина состоялось собрание уполномоченных рабочих кружков Петербурга, в котором принимал участие Ленин».

Кто был этот человек, рабочий Прошин?

Незаурядная личность. Один из первых «сознательных рабочих», к которым постоянно обращались русские социал-демократы, большевики, меньшевики, эсеры и прочие революционеры. К сожалению, я не смог узнать год его рождения. Так вот, рабочий Прошин Владимир Илларионович, из крестьян, работал на ТРАРМе («Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры» — с 1922 года «Красный треугольник»). Входил в «Группу Бруснева» — едва ли не в первую ассоциацию рабочих кружков. В 1891 году он выступил с речью на первой маевке. Кажется, вручал адрес Шелгунову от питерских рабочих, участвовал в его похоронах. Потом переехал в Тверь, где во время революции 1905 года стал (ненадолго, естественно) председателем Совета рабочих депутатов вагонного завода «Диль и Балакен». Был членом Центрального рабочего кружка, вместе с такими выдающимися рабочими вожаками, как Федор Афанасьев (которого насмерть забили черносотенцы в Иваново в 1905 году), как Алексей Карелин (который расстался с большевиками и перешел в организацию Гапона). Потом вернулся в Петербург, где умер в 1912 году.