Луч систрума погрузился в розовый бассейн. В глубине бассейна началось быстрое движение. Снова взрыв мерцающих пузырей. И снова неподвижность – смерть.

– Дело сделано! – без выражения сказала женщина–змея. Лицо ее осунулось, губы побледнели, глаза застыли.

Она провела систрумом над отверстием. Как из воздуха, возникла стена. Мать сделала знак людям–паукам. Путешествие продолжалось в молчании.

Наконец они подошли еще к одной неглубокой нише. Здесь, под действием систрума, показался в стене низкий закругленный портал. Они вошли в него. Помещение оказалось круглым, как и то, с бассейнами, но вдвое меньшим. От стен исходило слабое голубое свечение, оно сосредоточивалось на большом гнезде из подушек. Вокруг стен стояли сундуки и ящики. Помимо этого, помещение было пусто. Грейдон почувствовал странный острый и приятный аромат.

Женщина–змея вытекла из носилок, собралась в гнезде. Посмотрела на них, теперь не скрывая слез, которые катились по ее щекам. Отдала систрум Властителю Глупости, прижала Суарру к груди. Поманила Грейдона и мягко соединила губы его и девушки.

Потом отодвинула их, поцеловала обоих в губы, озорно подмигнула, рассмеялась своим звонким птичьим смехом.

– Разбудите меня взглянуть на вашего первенца, – сказала Мать–Змея.

Она оттолкнула их, устроилась поудобнее среди подушек и зевнула. Глаза ее закрылись, голова раз или два качнулась. Она сонно подвинулась, занимая более удобное положение.

Но когда Грейдон повернулся, чтобы уходить, ему показалось, что лицо ее начало меняться… неземная красота увядала… будто опускался занавес…

Он решительно отвернулся, запретив себе смотреть… пусть его сомнения останутся нерешенными… он будет помнить ее такой, какой она хотела остаться в памяти…

Они прошли в низкую дверь. Суарра с плачем прижималась к Грейдону. Властитель Глупости поднял систрум. Вместо входа была каменная стена.

Комната, в которой спала Мать–Змея, была запечатана.

Древние ступени вились по склону горы сквозь высокие сосны, над ними нависло терпение прошедших двадцати столетий. Душа тишины, древняя и терпеливая, как эти ступени, жила здесь. Ступени широкие, двадцать человек могут пройти по ним в ряд; коричневые и оранжевые лишайники образуют странные символы на их древних камнях, а изумрудный мох покрывает подушками. Иногда ступени поднимаются круто, иногда совсем полого, но всегда по обе стороны стоят плечом к зеленому плечу высокие сосны, настороженные, бдительные.

У подножия сосен изогнутые лавры и карликовые рододендроны, одинаковые по форма и одного роста — как коленопреклоненный человек. Их жесткие блестящие листья напоминают звенья кольчуги… они похожи на зеленых лучников Квеньяна, которые охраняют богиню, когда она выходит весной, чтобы разбудить деревья. Высокие сосны как настороженные часовые, лавры и карликовые рододендроны как склонившиеся лучники, и говорят они так ясно, будто у них есть язык: «Подняться ты можешь, спуститься тоже, но пройти через нас нельзя!»

Один из бастионов обогнула женщина. Она шла упрямо, склонив голову, как человек, который идет против сильного ветра, или как тот, у которого только воля заставляет двигаться неповинующееся тело. Белое плечо и одна грудь обнажены, на плече ссадина и кровь, четыре алые полосы, будто плечо схватила жестокая рука с длинными когтями. Женщина плачет.

Ступени стали круче. Женщина подняла голову и увидела, как круто они поднимаются. Она остановилась, руки ее беспомощно двигались.

Она повернулась, прислушиваясь. Казалось, она слушает каждой напряженной мышцей, все тело ее превратилось в натянутую струну, по которой пробегают быстрые арпеджио ужаса. В сумерках юнаньских плоскогорий, как сквозь неосязаемый хрусталь, видны каштановые с медными прядями волосы женщины, прекрасное лицо, искаженное ужасом. Серые глаза смотрят на ступени, они как будто тоже не смотрят, а слушают…

Женщина беременна…

Они услышала за изгибом бастиона голоса, гортанные и монотонные, гневные и спорящие, приказывающие и протестующие. Услышала топот множества ног; идущие, казалось, колеблются, останавливаются, но продолжают неумолимо приближаться. Голоса и шаги ханг–худзе, разбойников, убивших ее мужа, Кенвуда и носильщиков какой–то час назад. Если бы не Кенвуд, они убили бы и ее. Но теперь они нашли ее след.

Она хотела умереть. Джин Мередит отчаянно хотела умереть. Она верила, что после смерти соединится со своим милым мягким мужем, которого она так любила, хоть он и был вдвое старше ее. Если бы они убили ее быстро… Но она знала, что этого они не сделают. И не могла даже подумать о том, что ждет ее до прихода смерти. И у нее нет оружия, чтобы убить себя. А под сердцем у нее новая жизнь.

Но сильнее желания смерти, сильнее страха пытки, сильнее зова нерожденного ребенка что–то в ней призывало к мести. Не мести ханг–худзе — они всего лишь стая диких зверей и поступают так, как велит их природа. Месть против тех, кто спустил их, кто направил. Потому что она знала, что это было сделано, хотя не могла бы сказать, откуда знает. Это быстрое убийство не было неожиданным и случайным. В этом она уверена.

Он как пульс, этот призыв к мести; пульс, ритм которого усиливается, заглушает горе и ужас, все сильнее бьется в ней. Как будто в ее душе забил с силой горький источник. Когда его темные волны поднимутся высоко, коснутся ее губ, они сможет напиться… и тогда к ней придет знание… она узнает, кто спланировал все это и почему. Но ей нужно время, время, чтобы пить эти воды, время узнать и отомстить. Она должна жить… ради мести…