Преодолев усталость, он встал, снял с гвоздя автомат, закинул за спину, сказал хмуро:

— Считайте, галстук я опять надел.

И она ответила хмуро:

— Считаю… Но также считаю: мы договорились об утренних осмотрах на вшивость и прочее. И чтоб народ загорал, желательно между завтраком и обедом…

— Осматривайте индивидуально, роту же не построишь… И загорать будут по мере возможности… Я распоряжусь!

— И еще об одном распорядитесь… или какое иное слово употребить… Чтоб никто в роте не приставал ко мне! Вам ясно, товарищ лейтенант?

— Кажется, ясно, товарищ Лядова. Хлопцев предупрежу. А если что, обращайтесь ко мне, я дам по рукам…

— Ладно, договорились…

От землянки до землянки Воронков еле доковылял — боль в голени поутихла, а вот усталость неимоверная, черт знает с чего. Разговор с Лядовой его утомил, точно. Света с бзиком, это понятно. Помешана на пристающих мужчинах. Уверена, что кинутся к ней толпой. Или каждый второй, по крайней мере. Лейтенанта Воронкова, во всяком случае, среди этих вторых не будет. А если всерьез: девицу он в обиду не даст. Есть которые сами ищут мужиков — вольному воля. А есть, которые себя блюдут — это тоже их воля, и нарушать ее в своей роте он никому не позволит. Будь, Светочка, спокойна, лейтенант Воронков слов на ветер не бросает!

Увы, бросает. И еще как! Сколько давал себе слово, обещал, клялся, что хоть один наступательный бой сложится для него удачным, победным. И что же? Невезучий, неумелый: немецкая оборона не прорвана, высота не взята, а лейтенант Воронков — на носилках санитаров. Или так: немецкая оборона прорвана, высота взята, но без лейтенанта Воронкова: он на тех же носилках. И это еще наилучший вариант: хоть и без него, да победа.

Конечно, проклятый род войск — пехота. Все бьют по ней: орудия, пулеметы, минометы, танки, самоходки, самолеты, а она, серошинельная, посреди поля как голенькая. И вперед, вперед в бога-душу-мать — по минам, через колючую проволоку, на доты и дзоты, на горячий свинец, который обожжет — вусмерть.

Другим родам войск воюется, если уж не легче, то успешнее — факт! Сколь раз видел, как тридцатьчетверки неудержимо рвались на запад. Правда, иногда и горели неплохо, но все равно — вперед, к победе!

А артиллеристы, а минометчики, особенно гвардейские? Да вот хотя бы два боя, свидетелем и участником которых был лейтенант Воронков. В первом бою батальон вышел к ручью, — мост взорван, шоссе густо заминировано, не сунешься. Путь один — по полузамерзшим болотам, проходы в которых тоже не без минных сюрпризов. Решение: переть по болотам, к двум березовым рощицам, где и засели немцы. Сперва поперли очертя голову на эти рощи — получили по зубам, отошли, зализывая раны. Батальону было приказано повторять атаки, пока не возьмет рощи. Или пока не истечет кровью?

Но есть все-таки на свете бог, бог войны — артиллерия. Перед третьей либо четвертой атакой батальону была придана батарея тяжелых гаубиц. О, только военный человек оценят, что это такое, когда стрелковому батальону придают батарею тяжелых гаубиц! Тут и слов не найдешь.

До противника было метров четыреста — укутанное снегом, изрезанное буераками поле. На опушках рощ — разведка доложила — доты и дзоты, соединенные глубокими ходами сообщения, подземные убежища, перекрытые накатом в шесть бревен. Запросто не выкуришь! Но задымившая метель была на руку артиллеристам: они отрыли окопы, ниши для снарядов, полный боекомплект. А гаубицы, выкрашенные в белый маскировочный цвет, выдвинули на прямую наводку. И, едва метель подутихла, артиллеристы врезали! Первыми же снарядами выкосило березы, разворотило опушку, и затем мощный снаряд за снарядом легли на огневые точки врага. Немцы укрылись в соседней роще, но гаубицы вырубили и ее — вместе с немецкими пушками и пулеметами.

Батальон ворвался в эти рощи, развивая успех, двинул на деревню. Пороху хватило ненадолго: деревня была превращена в опорный пункт, и пехотинцы залегли в снегу. Да разве проскочишь с налету три ряда каменных надолбов, семь рядов колючей проволоки, и опять — доты и дзоты. Гаубицы стали гвоздить по деревне, и батальон, прижимаясь к огневому валу, пошел в атаку. Опорный пункт взяли, хоть и немалой кровью, черт бы его побрал! Но поступил приказ (черт бы и его побрал): продвигаться, преодолевать реку. Ширина ее невелика — метров сорок, но подступы к ней открыты и пристреляны, опутаны проволочными заграждениями, клубки колючки даже на льду реки, там и сям каменные надолбы и мины, мины, мины. Что сделала бы пехота без артиллерии? Ничего. Но гаубицы своим могучим огнем расчистили ей путь. Преодолела пехота и реку и уже на том берегу узнала: ранен командир батареи, лейтенант-орел…

А вот второй бой. Правда, не наступление — оборона. Но дело жаркое! По соседству со стрелковым полком размещался дивизион «катюш» — как раз по обеим сторонам шоссе. Военные люди говорят: оседлали шоссе. Утром из-за перелеска, выстраиваясь в боевую линию, выползли танки и самоходки — немцы. Сколько же их? Из наших окопов видно: двадцать пять. И автоматчики за ними, человек двести пятьдесят.

Будут таранить нашу оборону? В каком месте? Ломаная линия танков и самоходок, извиваясь, исчезая в травянистых лощинах, взбираясь на ромашковые пригорки, подползла к нашему переднему краю. Пехота действительно, как на богов, смотрела на реактивных минометчиков. А у тех все было отлажено, и они никак не выдавали своего нервного напряжения. Еще вчера пристреляли ориентиры. Установки для стрельбы по ним, как потом просветили сермяжную пехоту, были записаны у каждого командира расчета.

Чехлы сдернуты с наклонных установок, на рельсах хвостатые мины. Центр танковой группы у пристрелянного ориентира — разбитого, полусгоревшего ветряка. И командир дивизиона, бравый капитан с «иконостасом» на груди, зычно скомандовал в телефонную трубку, с НП командира стрелкового полка:

— Дивизионом! Цель номер пять! Огонь!

Заскрежетало, пусковые установки окутались дымом, огненные стрелы впились в небо, о, залп «катюш»! Над танками и самоходками взметнулись клубы взрывов. Когда дым рассеялся, из окопов увидали: автоматчиков сплошь побило, там и тут чернели горевшие машины. Уцелевшие танки двигались дальше. И снова залп «катюш», и снова. Ни одна фашистская машина не уцелела — вот что значит гвардейский миномет! Сермяжную пехоту также впоследствии просветили: залп дивизиона «катюш» — это сто двадцать восемь снарядов калибра 132 миллиметра. Море огня. После него как выжженная пустыня. Фрицы «катюш» боятся панически. Небось забоишься…