«Пятьдесят два года. Женат тридцать лет — скоро будет. Пора готовиться к юбилею, подарки искать. Дочь замужем. Сын в армии служит, сколько же ему лет?.. Девятнадцать…»

— Виктор, на работу опоздаешь, — напомнила Таисия, и Виктор Андреевич, поспешно отодвинув тарелку, пошел одеваться.

Утренний экзамен был еще не кончен, но впереди предстояла длинная поездка в автобусе, когда можно успеть все. Обычно, по мере того, как он вспоминал приметы и дела здешнего мира, роскошная правда Тургора уходила в забвение, скрывалась, словно ее и не было. Свойство это помогало Виктору Андреевичу не выдать себя, не совершать странных поступков и не говорить неуместных слов. Но сейчас он никак не мог забыть о рыцаре Солнечного Луча, застывшем среди толпы безымянных убийц.

Виктора Андреевича втащило в автобус, вдавило ребрами в поручень у окна, сжало со всех сторон безликой пассажирской массой.

— Мне пятьдесят два года, — теребил он в уме бессмысленные словосочетания. — Я еду на работу…»

Автобус тряхнул, низкий потолок угрожающе приблизился к лицу, цепи, стягивающие руки и туловище, натянулись, врезаясь в плоть, но Виктан устоял, и взмыленным стрегам не удалось бросить его на колени.

— Славная добыча, — услышал Виктан. — Здравствуй, рыцарь Солнечного Луча. — Что–то ты не слишком весел. А ведь ты хотел встретиться со мной. Что ж, я к твоим услугам. Давай, поговорим.

— Значит, ты Фартор… — сказал Виктан.

Сидящая фигура подалась вперед, словно рассматривая пленника, и Виктан увидел, что у Фартора нет лица. Серая, нездорового вида кожа, покрытая морщинами — одна складка покрупнее кривится там, где должен быть рот — и все: ни носа, ни ушей, ни глаз. Почему–то Виктан подумал, что именно таким и должен быть хозяин Блеклого Края.

— Фартор, — сказал Виктан. — Ты должен отступить. Я знаю, в тебе нет ни жалости, ни сочувствия, ни какого–либо иного доброго чувства, но ведь страх–то в тебе должен быть… Ты сумел пленить меня — случайность и моя природа помогли тебе, но всех ты не победишь. Отступи.

Дернулась морщина рта, монотонно зазвучал бесцветный голос:

— Во мне нет страха, рыцарь. Страх — это слишком ярко. И ты не прав: я взял тебя не случайно, скоро ты убедишься в этом. К тому же, ты не единственный пленник. Ваша атака отбита, а я не только не понес потерь, но стал непобедим. Я могу уже не скрывать своих планов. К тому же, без этого разговора моя победа будет неполной, я должен рассказать обо всем, рассказать именно тебе — поверженному противнику, чтобы насмеяться над тобой. Вчерашний старик говорил, что в Блеклом Краю никто не живет, поскольку тут нет никаких качеств. Это не так. Я всегда жил здесь, и одно качество у меня было. Зависть! У каждого из вас есть что–то свое, то, что вы считаете самым лучшим; вам незачем завидовать друг другу, поэтому вся зависть мира досталась мне. А это — великая мощь. Я бродил вокруг чаши, не замеченный никем, завидуя каждому из вас, но не смея приблизиться к источнику, из которого вы так щедро черпали. Запах меда сводил меня c ума, но я не имел ни сил, ни решимости — ничего кроме зависти. Зависть не чувство, а мировоззрение. Говорят — она бесплодна, но именно из нее родился иссушающий пух. И когда черная вьюга закружила вокруг моей головы — я решился. А потом явились вы — гордые, самоуверенные и… беззащитные. Я вдоволь попил вчера вашей крови, вы напитали меня своей силой и уверенностью. Сразу явились неприступные стены и непобедимое войско. Против вас сражается то худшее, что есть в вас самих. А оно непобедимо. Видишь, я ничего не скрываю от тебя, потому что мне приятно видеть твое отчаяние.

— Ты лжешь, — сказал Виктан. — Ты не сумел отбросить нас от стен. Я слышу, что бой продолжается.

Фартор замер, словно прислушиваясь к доносящимся издалека глухим ударам, а потом, пренебрежительно отмахнувшись, произнес:

— Не стоит обращать внимание на бессмысленный шум. Этот лесной пень, который вы привели с собой, и впрямь неукротим и почти неуязвим. Его можно лишь строгать как полено, я так и поступлю, хотя подойти к нему с ножом трудно. Но один он ничего не сможет сделать. Никто из вас ничего не сможет сделать. Кого не взять силой — будет взят измором или хитростью. Я не сумел добыть крови подземного слепца, панцирь его прирос к коже, тогда я воспользовался умением, похищенным у рыцаря Грозы, так что ваш слепец вдобавок оглох и сейчас безобидно крошит камни вдалеке от битвы. К каждому рыцарю я подобрал ключик, для этого у меня было много времени. Теперь ты понял, что проиграл? Молчишь? Ты правильно сделал, что замолк…

Виктан вздрогнул и поднял голову. Перед ним сидел Гоэн. Вернее, сидящий был похож на Гоэна словно брат–близнец, лишь пустой взгляд выдавал подделку.

— Прекрати, — сказал Виктан, — меня не обманешь.

— Теперь, разумеется, не обману. А если бы я сразу показался тебе в таком виде, то сумел бы посеять в твоей душе смятение. Но мне захотелось говорить с тобой от своего имени, и я могу, наконец, позволить себе это. А хочешь, — Фартор усмехнулся, и страшно было видеть на знакомом лице рыцаря Опавшего Листа чужую и мертвую усмешку, — хочешь я покажу тебе Виктана? Такого, каков он на самом деле? Хотя тебе это не интересно, ты, пожалуй, и не узнаешь себя. Тебя волнует иное: зачем я начал борьбу, и что собираюсь делать дальше. Что же, я отвечу и на эти вопросы. Я хочу забрать себе мед. Весь до последней капли. Пусть он зреет, а потом я не дам ему пролиться. Я буду есть мед, макать в него свой хлеб, а вы будете завидовать мне, как я когда–то завидовал вам.

— Об этом я догадывался и без тебя, — ответил Виктан. — Что еще может изобрести бессильная зависть? Тебе лишь кажется, что ты стал силен и сумел пленить меня… — Виктан напряг мышцы, пробуя на прочность опутывающие его цепи.

— Не трудись! — Фартор поднял руку. — Эти оковы нужны лишь моему самолюбию, их несложно порвать. Ты связан иначе, хотя и не догадываешься, как. Дело в том, что мне известна твоя тайна. — Фартор поднялся и прокричал в лицо Виктану: — Ты побежден, потому что проехал свою остановку!

Виктан рванулся, но двери автобуса уже захлопнулись, и Виктор Андреевич увидел, как мимо проплывает проходная завода, табло над входом показывает без семи минут восемь, и, значит, уже нет никакой возможности успеть на работу без опоздания. Виктор Андреевич в отчаянии привалился к дверям. Опустевший автобус, дребезжа, набирал ход.

Разумеется, в проходной Виктора Андреевича записали, а в отдел он опоздал на целых двенадцать минут. Еще год назад на такую задержку никто не обратил бы внимания, кроме, может быть, Антонины Мадарась — злыдни и доносчицы, но теперь, когда управленцы ожидали сильного сокращения штатов, Виктора Андреевича встретило недоброжелательное молчание и изучающие взгляды. Виктор Андреевич промямлил что–то напоминающее одновременно приветствие и попытку оправдания, уселся за стол и придвинул папку с бумагами. Предстояло выяснить, что там внутри, вспомнить, какими неприятностями чреват грядущий день. Ничего срочного в папках не оказалось: какие–то заявки, отчет за прошлый квартал, докладные записки о перерасходе электроэнергии — весь тот бумажный хлам, что скапливается на столе, создавая видимость работы.