* * *

Блондинка лет тридцати, полненькая, волоокая, рассказывает о любовнице своего мужа, и как она нашла в собственной ванной женский бритвенный станок, и демонстрирует улику публике.

Неожиданно из–за ширмы появляется любовница. Гневно опровергает версию жены: ее ноги не нуждаются в бритье! Раз в месяц она посещает косметический салон и делает полную депиляцию!

Муж смущенно улыбается.

После свары следует конкурс, приз победителю — два билета в Ниццу. Участницы — жена и любовница — должны на скорость побрить бутафорские ноги, специально для этой цели изготовленные из пластика и синтетической ворсистой ткани…

Выключаю монитор.

Он не выключается. В пульте села батарейка. Я жму и жму на кнопку; на экране мыло, пена, смех зала, поездку в Ниццу выигрывает любовница и зовет с собой мужа, муж колеблется, жена в истерике…

Поднимаюсь и просто выдергиваю из стены шнур.

Стук в дверь. Криэйтор Дима.

— Уйди.

— Леночка… Пару слов всего… Во–первых, шеф балдеет от последней программы. Во–вторых, тут намечается еще один партнер, немец, очень перспективный… В–третьих… Ты же меня подставила! Я тридцать баксов продул в тотализатор. Ты же обещала предупредить, когда вы с Дымко разосретесь!

Подумав, вытаскиваю из сумки три зеленых бумажки. Кладу перед ним на стол.

Елена

Лежу на диване. Смотрю в потолок.

«Никого со мною нет.

На стене висит портрет.

По слепым глазам старухи

Ходят мухи, мухи, мухи.

Хорошо ли, говорю,

Под стеклом в твоем раю?

По щеке сползает муха,

Отвечает мне старуха:

А тебе в твоем дому

Хорошо ли одному?»

Окна цветные. В комнате холод и полумрак, как в заколоченной церкви.

Лена

Просматриваю новости в Интернете.

Мелкий терракт на Ближнем Востоке.

Катастрофа пассажирского самолета.

Премьера нового мюзикла.

Дымко убыл в Австралию праздновать победу и купаться в коралловых рифах.

Скатертью дорога.

* * *

Пробка на много километров. Сигналы и бензиновая вонь. Ни вправо, ни влево. Серые лица за мутными стеклами. Ругань. По радио реклама гигиенических прокладок.

Бросаю машину. Спускаюсь в метро.

Здесь тоже толпы, но здесь они, по крайней мере, двигаются.

Останавливаюсь в самом начале перрона, перед тоннелем, возле огромного зеркала. Подходит поезд; вижу, что в вагон мне на этот раз не сесть.

Кабина машиниста оказывается прямо передо мной. Средних лет мужичок в форменном мундирчике улыбается и машет мне рукой.

Поначалу не понимаю, чего он хочет. Вижу приоткрытую дверь в кабину; решаюсь.

— Здравствуйте, — он, оказывается, меня узнал. — Я и не думал, что вы ездите в метро…

Усаживает меня на откидное сидение и прикрывает старым пальто — чтобы не заметно было с перрона.

Оглядываюсь. Теснота, рычаги и лампочки, за ветровым стеклом тоннель в желтом свете прожекторов.

Осторожно, двери закрываются.

Впервые в жизни еду в кабине поезда метро. И, наверное, в последний.

Тоннель влажный и какой–то темно–рыжий. Справа и слева возникают время от времени черные боковые ходы; следующая станция возникает сперва светлым пятном, потом цветной гирляндой, как новогодняя елка. Двери открываются; двери закрываются. Какая у вас интересная работа, льщу я машинисту. Это только в первый раз интересная, говорит он искренне. И я думаю: что за судьба по восемь часов в день смотреть на мелькание шпал в рыжем и волглом тоннеле…

Разве он не имеет права отдохнуть в субботу вечером у телевизора? Посочувствовать, посмеяться, расслабиться, наблюдая за чужой жизнью?

И какое я имею право презирать его за эту маленькую слабость?

Я жду, когда появится новая станция, но ее нет и нет. Поезд стучит все быстрее.

Вопросительно смотрю на машиниста:

— Какой длинный перегон…

Он оглядывается на меня и вдруг начинает хохотать.

Он смеется, довольный собой. А поезд летит и летит, и впереди тоннель, только тоннель, и желтый круг трех прожекторов тускнеет с каждой секундой, мы летим в абсолютную темноту…

Застонав, просыпаюсь.

* * *

— …Бросить раскрученный проект вот сейчас, на пике?! Ты что, сдурела?

Сижу на краешке шефового стола. Курю. Стряхиваю пепел на пол.

— У меня новая идея, говорю небрежно. — Реалшоу в женской тюрьме. С натурными съемками в лагерях и колониях.

Он смотрит на меня, как детка на фокусника. Медленно закрывает рот.

Елена

На углу ветер носит обертки, обрывки, ненужные теперь лоскутки из чьей–то жизни.

Кладу монету в протянутую ладонь маленькой озябшей старухи.