Отец без предисловий поцеловал ее в пухлые, как сердечко, губы. Кноф поборол желание немедленно выломать дубину и обнаружить свое присутствие: он отдавал себе отчет в том, что отец сильнее. К тому же, мальчишке не хотелось еще раз позориться перед ней… Шлюхой, потаскухой, дрянью! Ругаясь и плача, он снова ушел в поля и сидел там, питаясь сухим зерном, целые сутки.

Потом не выдержал, вернулся и сдался матери. И только тогда узнал о страшной смерти отца, случившейся в тот же день и в тот же час, когда барон Нэф целовался в лесу с Горицветкой, крестьянской девушкой.

* * *

Я угодил в собственную ловушку. Расслабился. Цепляясь за жизнь, забыл о долге. Не пройдет и нескольких часов, как весь поселок узнает имя тайного веснара. И даже наше с магом взаимоистребление не изменит его будущей судьбы.

– А может, это не она? – спросил я вслух.

Аррф тяжело покачал головой.

– Ну подумай, зачем ей… – не сдавался я.

– В истории завоевания Цветущей полно рассказов о девушках–фанатичках, убивавших йолльских любовников. Иногда весьма причудливым, мучительным образом.

– То было раньше, – сказал я неуверенно.

Мы остановились перед небольшим скромным домом, из новостроев, но сооруженным по старинке. Ворота были крепко закрыты.

– Я хочу тебя кое о чем попросить, Аррф. Если девушка окажется веснаром – дай ей шанс. Даже не так… Дай мне шанс понять, что там все–таки произошло.

Он болезненно сощурился – яркое солнце слепило его. Подышал на свое кольцо. Подумал. Отрывисто кивнул.

– Именем Йолля!

Мы одновременно ударили кулаками в ворота.

* * *

К счастью, Аррф слишком устал, чтобы нести закон Йолля громогласно и величественно. И потому через полчаса уговоров мне удалось убедить несчастную мать, что ее дочери все–таки лучше подняться из погреба, где она прячется, и предстать перед магом.

Мать ничего не знала. Ее дочь – воспитанная скромная девушка, без разрешения глаз не поднимет. Свидание с бароном – да вы что?! Да, позавчера вечером Горицветка вернулась домой бледная, трясущаяся, ни в чем не признавалась… но при чем тут барон?! Наутро хмуро молчала, наотрез отказывалась выходить на улицу, даже к колодцу за водой. Но барон – это невозможно! Услышав стук в ворота, Горицветка кинулась в погреб и там заперлась… Но она ни в чем не виновата! Горицветка сирота, отец умер давно, она, мать, воспитала дочь в строгих традициях… Невозможно!

Мы говорили на языке Цветущей. Аррф переводил настороженные глаза с женщины – на меня.

– Из погреба есть второй выход? – спросил я ровно, без выражения.

Ее мать смотрела на меня полными ужаса глазами.

– Нет, господин.

– Не беспокойся, женщина. Пусть Горицветка поговорит со мной. Ничего ей не будет, пусть только поговорит!

– Не вздумай обмануть меня, веснар! – Аррф скалился, пытаясь уловить смысл нашего разговора.

Погреб не запирался изнутри. Я с трудом поднял тяжелую крышку – дохнуло сыростью.

– Горицветка?

Тишина.

– Послушай, я тоже веснар. Я не допущу, чтобы тебя тронули пальцем – сейчас… Но мне… нам… очень нужно знать: ты это сделала? Зачем?

Тишина. Еле слышный шорох.

– Ты сказал «веснар», – прошептал Аррф за моим плечом.

– Не мешай.

Из погреба по–прежнему не доносилось ни звука. Говорит ли Горицветка по–йолльски? Наверняка говорит: молодые говорят все.

– Горицветка, – продолжая я на языке Цветущей. – Я хочу тебе помочь. Я могу тебе помочь. Только скажи правду.

– Я его не…

Рыдания. Маг быстро посмотрел на меня, потом опустил руку с кольцом в темноту погреба. Стали видны цвелые стены, гора яблок в дальнем углу и скрюченная фигура, притаившаяся в куче тряпья за дырявым бочонком.

– Убери свет.

Маг поднял брови:

– Давай вытащим ее оттуда. Невозможно же…

– Убери свет!

Удивительно, но он повиновался.

– Горицветка, – сказал я так мягко, как мог. – Меня зовут Осот. Даже если ты убила барона – я сумею тебя защитить, по крайней мере сейчас. Ты слышишь? Только скажи!

Она ничего не отвечала. Ревела в три ручья.

* * *

Она понимала, что делает что–то не так… но устоять не могла. Барон никогда в жизни не обижал ее. Никогда. Только смешил, дарил подарки и хвалил. Ни один парень в Холмах никогда–никогда не развлекал ее так, как взрослый чужой мясоед, которого она поначалу боялась.

Она плохо писала по–йолльски, но читать умела. Барон оставлял ей коротенькие послания в расщелине старого дуба на перекрестке – там, где от тракта отделялась дорога к каменному дому. У нее сердце замирало всякий раз, когда она запускала руку в сухую, шершавую щель.