Твоя фантазия по этой части сорвала все барьеры. Ты тупо пялишься на пистолет, пытаясь найти подвох.

– Двое твоих друзей мертвы, – говорит Бейтс таким тоном, словно ты не наблюдала за процессом. – Необратимо.

«Необратимо мертвы». Хороший оборот.

– Мы можем восстановить тела, но повреждения мозга… – Бейтс прокашливается, словно ей неуютно и… стыдно. Неожиданно по-человечески для такого чудовища. – Последнего мы пытаемся спасти. Не обещаю.

Нам нужна информация, – переходит она к делу. (Конечно, все, что было до того, – психология, подготовка. Бейтс – «хороший коп».)

– Мне нечего вам сказать, – удается выдавить тебе.

Десять процентов упрямства, девяносто – логики: они не смогли бы тебя поймать, если бы уже не знали все.

– Тогда нам нужно прийти к соглашению, – говорит Бейтс. – К некой договоренности.

Она издевается! Похоже, твое недоверие заметили. Бейтс обращает на него внимание.

– В каком-то смысле я вас понимаю. Мне далеко не по нутру идея менять настоящую жизнь на симуляцию, и меня трудно купить на всякую мишуру вроде постоянных вопросов «что есть реальность», которые нам втюхивает нынешняя телоэкономика. Может, для страха действительно есть повод. Это не моя проблема и не моя работа, а лишь мое мнение, и необязательно верное. Но если мы тем временем поубиваем друг друга, то правды не узнаем. Это непродуктивно.

Ты видишь расчлененные тела своих друзей и ошметки на полу, в которых еще теплится жизнь, а у этой суки хватает наглости говорить о продуктивности.

– Не мы начали убивать, – говоришь ты.

– Не знаю. И знать не хочу. Повторю: это не моя работа. – Бейтс тычет пальцем через плечо, в сторону двери за спиной, через которую она вошла в комнату.

– Там, – говорит она, – убийцы твоих друзей. Они безоружны. Когда ты войдешь внутрь, камеры уйдут в офлайн и включатся только через шестьдесят секунд. За все, что случится в этот отрезок времени, ты ответишь перед своей совестью.

Подвох… Тут должен быть подвох!

– Что ты теряешь? – интересуется Бейтс. – Мы и так можем сделать с тобой все что заблагорассудится. Нам даже причина не нужна.

Ты нерешительно берешь пистолет. Бейтс тебя не останавливает.

«Она права, – понимаешь ты. – Терять совершенно нечего».

Ты встаешь на ноги и, забыв о страхе, тычешь ей дулом в лицо.

– Зачем мне уходить? Тебя я могу пристрелить и здесь.

Она пожимает плечами:

– Попробуй. По мне, так ты упустишь шанс.

– Значит, я захожу, выхожу через минуту – и что тогда?

– Тогда поговорим.

– Мы просто…

– Считай это жестом доброй воли, – говорит она. – Или даже возмещением.

Дверь открывается перед тобой и закрывается позади. Вот и они, все четверо, распластаны по стене, точно кордебалет распятых Иисусов. Их глаза больше не сияют. В них плещется только животный ужас и отражения изменившихся судеб. И когда ты смотришь на них, двое палачей марают штаны.

Сколько осталось? Секунд пятьдесят?

Немного… Будь у тебя чуть больше времени, ты бы много успела наворотить. Но хватит и того, не хочется злоупотреблять любезностью этой… Бейтс.

Похоже, с ней можно договориться.

* * *

В других обстоятельствах лейтенанта Аманду Бейтс отдали бы под трибунал и в течение месяца расстреляли. Неважно, что четверо погибших были виновны в многочисленных случаях изнасилований, пыток и убийств, – на войне люди всегда так поступают, нет никакой порядочности и кодекса чести, кроме командной цепочки и боевого строя. Разбирайся с опрометчивыми, если положено; карай виновных, если должен, хотя бы для пущей видимости. Но ради всего святого – закрой дверь и никогда не позволяй врагу видеть раздоры в твоих собственных рядах, не доставляй ему такого удовольствия. Ему положено лицезреть лишь единство и стальную уверенность. Среди нас могут быть насильники и убийцы, но, Господь свидетель, это наши насильники и наши убийцы. И уж точно не годится давать право на месть какой-то террористской мочалке с сотней наших скальпов за поясом.

Но с результатом не поспоришь: договор о прекращении огня с третьей по численности фракцией реалистов в Западном полушарии. Немедленное сокращение террористической активности на сорок шесть процентов по всей задействованной территории. Безоговорочное прекращение нескольких кампаний, способных серьезно подорвать работу трех крупных хранилищ тел и полностью вынести Дулутскую зону предподготовки. Все потому, что лейтенант Аманда Бейтс в поисках решения первого боевого задания рискнула воспользоваться сочувствием как оружием.

Это было сотрудничество с врагом, измена и предательство товарищей. Такие вещи положено делать дипломатам и политикам, а не солдатам.

Однако какой результат!

Все это можно было прочесть в личном деле: инициатива, воображение, готовность победить любыми средствами и любой ценой. Возможно, такие склонности следовало пресечь или смягчить. Спор продолжался бы до бесконечности, но тут история просочилась в прессу, и у генералов на шее оказалась героиня.

Где-то посреди трибунала смертный приговор Бейтс сменился оправданием; оставался вопрос, куда отправить преступницу – в тюрьму или на офицерские курсы. Оказалось, в Ливенворте [50] есть и то и другое; база так туго стиснула отступницу в объятиях, что повышение в звании ей было почти гарантировано, Аманде оставалось только выжить. Три года спустя майор Бейтс отправилась к звездам, где отметилась странной фразой: «Сири, мы готовимся к грабежу со взломом…» В ней сомневался не только Шпиндель. Другие тоже интересовались, чем объясняется ее назначение: превосходной подготовкой или удачным разрешением пиар-кризиса. Я, разумеется, своего мнения не имел, но прекрасно понимал, отчего некоторым Бейтс казалась обоюдоострым оружием. Когда судьба мира висит на волоске, поневоле внимательно приглядишься к солдату, который начал свою карьеру, сотрудничая с врагом.