Яшка смотрел на Степку с содроганием. Тот ел, боясь уронить хоть крошку, он жадно глотал хлеб, почти не жевал колбасу:

— Да ты не спеши, ешь спокойно, чего давишься, я не отниму, не бойся,— успокаивал пацана, но тот будто не услышал. Поев, напился газировки, откинулся на сиденье и стал дремать.

— Степка, сколько лет тебе?

— Скоро пять,— повернул усталое лицо к Яшке и сказал тихо:

— Совсем старый стал, потому меня не подбирали с дороги. Малышню тут же сгребают. Я боялся, что и ты проедешь мимо, как другие...

— А много проехали? — удивился Яшка.

— Ага! Кому чужой надо? У всех свои есть,— отозвался совсем по-взрослому.

— Где же твой отец?

— Не знаю. Мамка его ругала козлом и дружилась с хахилями. Их у ней много. Ей папка не нужен.

— Она пьет?

— Ага! Когда пьяная сделается, поет, а потом меня колотит, когда дядьки уходят.

— За что?

— Чтоб при чужих жрать не просил. А если я при дядьках не попрошу, они все сами сожрут, мне и хлеба не дадут. Когда меня увидят, все дают, что есть на столе. И мамке говорят, что про меня нельзя забывать. А она когда напьется, даже себя не помнит.

— Говоришь, она отвозила тебя в приют?

— И соседи, и она. Ну я убегал. Там хоть дают пожрать, но бьют больно и много. Мамка тоже колотила. Но от ней под койку прятался, она туда не доставала.

— А теперь за что из дома увезла?

— Сказала, ее взамуж берут, но только без «хвоста»,— вздохнул Степка тяжело и добавил:

— Выходит, я тем «хвостом» был.

— Что ж нам с тобой делать? Куда определить тебя, ума не приложу. Вернуть домой к матери опасно. Снова завезет куда-нибудь, откуда выбраться не сумеешь. Из детдома снова сбежишь. А где еще пристроить, ума не приложу! — размышлял вслух. И спросил:

— A y тебя бабушка есть? Или дед, может, имеется?

— Бабушка померла еще давно. А деда вовсе не видел. Может, его и не водилось никогда. Мамка ничего про него не говорила.

— А где ты жил? Адрес знаешь?

— Нет.

— Ты жил в городе или в деревне?

— В доме! Там знаешь как много людей.

— А на улице много больших домов? — спрашивал Яков.

— Домов много. И маленькие, и большие.

— Свой дом мог бы узнать?

— Зачем? Я не хочу к мамке. Она когда выкинула с машины, сказала, что голову мне отвернет, если опять домой приду.

— Ни хрена себе! Выходит, на смерть выбросили?— закрыл рот ладонью.

— Мамка, когда вытряхнула меня с машины, так и сказала, чтоб я провалился пропадом от ней, чтоб ее глаза меня не видали больше.

Яков, подавившись бранью, прибавил скорость.

— Давно они тебя бросили? — спросил Степку.

— Еще утром, совсем темно было. Я спал. Потом мамка велела уходить. Я не хотел, тогда за уши взяла больно. Я выскочил, она заругалась. Сам не знаю, что теперь делать? — покатилась слеза по щеке.

— Ладно, мужик! Поехали к нам, в райотдел, может, что-то придумаем, определим куда-нибудь. Не оставаться же на улице,— свернул с трассы на дорогу, ведущую в поселок, и только тут вспомнил, что впереди выходной и в райотделе кроме дежурных нет никого.

— Ну, а куда я его дену? Мне он зачем? Старикам навязывать чужое дитя сплошное безумие.

Сами еле тянем. Зарплаты у нас с отцом смехотворные, пенсия матери — копейки, если б не огород не знаю, как жили бы. А и поселковые надо мной хохотать станут, что чужого взял, мол, своего не сумел сделать, прослыву импотентом. На работе в насмешках утопят мужики. Но ведь, не мог же проехать мимо, как другие. Конечно, видели пацана, но мороку повесить на свои плечи не захотели. Так и промчали мимо. А Степка с утра до ночи ждал, кто сжалится и подберет его. Среди людей, на самой оживленной трассе, остался совсем один, как в пустыне. За целый день никто не остановился, не пощадил. Эх-х, люди! От того живем ровно звери, всяк в своей норе. Радость и горе не только от соседей, от родни прячем, чтоб не завидовали и не злорадствовали. От того жизнь наша такая, как бурелом непроходимый, не только тело, душу в клочья рвет,— остановил машину у крыльца милиции, хотел взять с собою Степку, но тот безмятежно спал, открыв рот, будить мальчишку Яшка не решился и пошел в райотдел один.

Дежурные дружно поздравили человека, сказали, что все смотрели передачу и очень переживали за Яшку. Даже начальник ни на минуту от телевизора не отошел, вместе со всеми радовался победе своего участкового и хвалил на все лады.

— Все хорошо, мужики! Но у меня в машине мальчонок спит. Я его на дороге подобрал, из дома мамашка выбросила. Ему пять лет. Куда-то определить нужно. А его уже пытались пристроить в приют, он оттуда слинял. Говорит, что били круто. Теперь ему ни убежать, ни вернуться некуда. Но что-то нужно придумать,— присел рядом с дежурным капитаном, какого весь поселок в глаза называл Анискиным за поразительное сходство с актером. Он и теперь сидел, хитровато прищурившись, и спросил:

— Яшка! Колись по совести, а может пацан твой кровный сынок? Подружка отказалась растить сама, ты и решил пристроить в приют, чтоб без мороки для себя мальчишку вырастить?

— Да как в голову взбрело? Разве я от своего сына отказался бы? — возмутился участковый, заметив, как разулыбались двое дежурных оперативников.

— Мне чтоб ребенка заиметь, поначалу бабой обзавестись нужно,— ответил Яшка краснея.

— Да у тебя в этом деле без загвоздки. Бабья больше, чем блох у барбоса. Вот какая-то и наградила потомством, чтоб знал, каково достается одиночке с дитем! — подхватили оперативники хохоча.