– Да нет, – пожал плечами Моргун, – как будто никого… Маугли, правда, какие-то забредали, но я их припугнул…

– Точно Маугли? – насторожился коренастый тип с физиономией и прической индейца.

– Да точно Маугли, кто ж еще? – отмахнулся Моргун. – Заросшие, ну прям как ты, Арцыбаш. Ломанулись в кусты – засадил я им поверх голов. Медком полакомиться хотели, медвежата, блин…

Компания загоготала вразнобой. Двое влезли на капот, подставив солнцу задубелые морды. Остальные расползлись. Субъект с опухшей физиономией отцепил с крючка рукомойник, окатил похмельную голову. Двое вперлись в кусты, расставив ноги, закопались в ширинки…

– Когда же это паскудство кончится… – пролепетала из глубин избушки Маша. – Портит мне всю энергетику… Слушай, прокурор, а у нашего медоноса тут, кажется, пельмени в горшке… – Звякнула крышка. – Бе-е, холодные…

– Потому что сибирские, – хмыкнул я. – Сидите тихо, чего вы там шарашитесь, неугомонные?

– Ой, мамочка родная… – подала голосок Ульяна. – Помогите… Тут в кровати кто-то лежит…

Час от часу не легче. Кто, скажите на милость, может лежать в кровати у одинокого отшельника?

– Заткнись, Ульяна.

– Я серьезно, Михаил… Боже, это человек… Он холодный, не шевелится…

– Посмотри, – пихнул я локтем Балабанюка.

Парень шмыгнул за порог. Вернулся, задышал в затылок как-то подозрительно. Я не поленился, посмотрел ему в глаза. Парень дрыгался от еле сдерживаемого хохота.

– Михаил Андреевич, у Моргуна в кровати баба…

– Охренел, боец? – простонал я. – Издеваетесь надо мной всем кагалом? Какая еще баба?

– Резиновая… – Балабанюк издал пугающий клокочущий звук. – В натуре, Михаил Андреевич, резиновая баба… Пожилая, правда, ухо оторвано, глаза выдавлены, я бы с такой уж точно не стал… Ну, Моргун, ай да сукин сын… Я понял, Михаил Андреевич, это местные охламоны с ним за мед куклой рассчитались! Измутызгали, изнасиловали вдоль и поперек, да на, убоже, что нам не гоже…

Он на полном серьезе мог расхохотаться. Это бывает, когда забава и стресс шагают нога в ногу. Я зажал ему рот и отодвинул подальше.

– Тише, все заткнулись, потом похохочем…

Если удастся, конечно. Ситуация всерьез усугублялась. Головорез с погонялом Сазан зевнул во все горилье горло и вразвалку направился к дому!

– Давненько я у тебя не гостил, Моргун. Соскучился по Ксюшке твоей, живая она еще у тебя, надеюсь? Не залюбил до заворота кишок?

Парни взвыли от восторга.

– Ты куда, Сазан? – спохватился Моргун, покрываясь бледностью. – Принесу я тебе мед, не утруждайся… Кадочка тяжеловатая, надорвешься…

– Справлюсь, приятель. Где тут наша цыпочка?.. – Тяжелые сапожищи затопали по крыльцу, дыхание перехватило, я пихнул локтем притихшего Балабанюка, отступил к порогу. Мелькнула насвистывающая упитанная физиономия, рваный шрам над подрагивающим глазом. Палец на крючке, с этим парнем мы уже разобрались. С остальными посложнее. Что поделать, смерть не обмануть, никому еще не удавалось…

– Слышь, Сазан, – раздался отверделый голос пасечника, – там Пискун в сенях дрыхнет, ты с ним поосторожнее, ладушки? Наказал я его сегодня, за птичками, поганец, гонялся, улей чуть не своротил…

Рожа мигом вытянулась. Не завершив уверенный шаг, Сазан осторожо приставил ногу, углубился в раздумья. Глаз задергался с нарастающей быстротой, пялясь в черную щель. Облизнув губы, он сделал нерешительное лицо, потом, не поворачиваясь, нащупал край ступени, отступил. Тихо передвинулся с крыльца на землю, махнул пасечнику – хрен с тобой, давай сам. Умный парень наш Моргун. Понятно, почему услал собаку в чащу. А вдруг не выдержит общительный Пискун томительного одиночества, прибежит из леса, виляя хвостиком?..

Шустрый топот, и, подобострастно согнувшись, Моргун вкатился в избушку.

– Лежать, Пискун, ни с места… – Стрельнув глазками, протиснулся между мной и изумленным Балабанюком, загремел в горнице крышкой подполья…

Через пару минут, обливаясь потом, сгибаясь под тяжестью увесистой кадушки, затянутой марлей, он выбрался на крыльцо, поволок кадушку к машине. Упитанный амбал снисходительно приоткрыл багажник. Вояки, переговариваясь, сбредались к джипу…

Из горницы доносилось лихорадочное чавканье – Мария, свернувшись за печкой, поедала пельмени. На кровати что-то грузно ворочалось. Взревел мотор, и полились чарующие звуки русского шансона…

Моргун доковылял до бочки, облился из ковша. Когда мы выбрались из дома – вылитые зеленые человечки, старик представлял собой не менее жалкое зрелище. Борода свалялась в косичку, глаза погрязли под морщинами, зрачки блуждали, кожа под глазами обвисла. В минор, похоже, старика потянуло. Сел под бочку, скрестив ноги, уставился меланхолично в необъятную даль.

– А ведь что примечательно, друзья мои, – пробормотал он, с усилием ворочая языком, – это была когда-то прекрасная земля, где люди жили по справедливости, всем хватало места, еды, работы, и даже речи не шло о каком-то там насилии или превосходстве отдельных говнюков над толпой…