Впервые стремление монархий возвратиться к прежним порядкам с особой ясностью проявилось в Испании, где была восстановлена даже инквизиция. Но по другую сторону Атлантики испанские колонии последовали примеру Соединенных Штатов и, когда Наполеон посадил на испанский престол своего брата Жозефа (1808 г.), восстали против европейской системы великих держав.

Южноамериканским Вашингтоном стал генерал Боливар. Испания была неспособна подавить этот бунт, и он вяло тянулся, подобно американской Войне за независимость.

Наконец в соответствии с духом Священного союза [52] Австрия предложила европейским монархам помочь Испании. Англия на это не согласилась, но более всего подействовало предостережение президента США Джеймса Монро (1823 г.), который заявил, что Америка будет считать враждебным актом любое распространение европейской системы на Западное полушарие. Так возникла доктрина Монро, провозгласившая, что новой власти европейских держав на американском континенте не должно быть. Это позволило новым государствам Южной Америки идти собственным путем.

Утратив свои колонии, испанская монархия все-таки могла под покровительством европейских держав делать у себя дома все, что ей заблагорассудится. В 1823 г. французские войска усмирили народное восстание в Испании по мандату конгресса Священного союза; одновременно Австрия подавила революцию в Неаполе.

В 1824 г. умер Людовик XVIII, и его трон наследовал Карл X, который поставил своей целью уничтожить свободу печати и университетов и восстановить абсолютную монархию. Был ассигнован миллиард франков на компенсацию дворянам, пострадавшим от поджогов замков и конфискаций в 1789 г. Париж поднялся против этого олицетворения старого режима (1830 г.), и Карла сменил Луи-Филипп, сын казненного во время террора герцога Орлеанского. Другие континентальные монархии ввиду открытого одобрения этой революции со стороны Англии и сильного либерального брожения в Германии и Австрии от вмешательства воздержались. В конце концов, ведь Франция продолжала быть монархией. Луи Филипп оставался на троне восемнадцать лет (1830—1848 гг.).

Таковы были зигзаги политики после Венского конгресса, спровоцированные монархической реакцией. Напряженность, возникшая из-за противоестественных границ, установленных конгрессом, нагнеталась значительно медленнее, но она несла в себе куда большую угрозу для мира в Европе. Крайне опасно смешивать под одним управлением народы с разным языком, разной литературой и разной идеологией, особенно если эти различия усугубляются религиозными противоречиями. Лишь сильная необходимость в общности, как, например, защита от нападений извне у швейцарских горцев, оправдывает тесную связь разноязычных народов, исповедующих разную веру. Там, где подобно Македонии население в деревнях и округах напоминает лоскутное одеяло, настоятельно необходима система кантонов [53] . Одного взгляда на политическую карту Европы, созданную Венским конгрессом, достаточно, чтобы возникло впечатление, что конгресс планировал как можно больше локальных конфликтов.

Совершенно бесцельно была уничтожена Республика Нидерланды; протестантов голландцев соединили с франкоязычными католиками прежних Испанских (Австрийских) Нидерландов. Не только древняя Венецианская республика, но и весь север Италии, вплоть до Милана, попал под власть германоязычных австрийцев. Ради восстановления Сардинского Королевства франкоязычную Савойю объединили с частью Италии. К уже существовавшей взрывоопасной смеси немцев, венгров, чехов, южных славян, румын, а теперь и итальянцев, добавились подтвержденные конгрессом польские приобретения Австрии, сделанные в 1772 и 1795 годах. Другая часть католиков поляков, проникнутых республиканским духом, была отдана под еще менее цивилизованную власть православного царя, а некоторые области Польши отошли к протестантской Пруссии. Признано было и завоевание Россией совершенно чуждых ей финнов. Под властью одного короля соединились весьма различные норвежцы и шведы. Германия, как увидит читатель, была оставлена в опасном состоянии беспорядочного смешения. Пруссия и Австрия частично находились в пределах Германской Конфедерации, а частично за ее границами. Сама Конфедерация состояла из множества мелких государств, в нее входил даже датский король как владетель некоторых германоязычных территорий в Гольштейне, а кроме того, Люксембург, хотя его правитель стал одновременно королем Нидерландов и большинство его подданных говорили по-французски.

Как видим, полное безразличие к тому, что для народов, говорящих по-немецки и воспитанных на идеях немецкой литературы (как и для итальянцев со своим языком и литературой, и для поляков), гораздо лучше вести дела в пределах своего языкового пространства при минимальных помехах от общения с другими народами. Недаром в одной популярной песне того времени говорилось: где слышна немецкая речь, там и Германское отечество.

В 1830 г. под влиянием Французской революции франкоязычные бельгийские провинции Нидерландов выступили за отделение от Голландии. Великие державы, испугавшись установления республики или аннексии этих провинций Францией, поспешили уладить конфликт и дали бельгийцам короля — Леопольда I, немецкого князя Саксен-Кобург-Готского. В том же 1830 г. произошли незначительные восстания в Италии и Германии и куда более серьезное — в русской Польше. Повстанческое республиканское правительство держалось в Варшаве целый год, но было жестоко уничтожено императором Николаем I (наследовавшим Александру I в 1825 г.). Польский язык был запрещен [54] , а Православная церковь получила статус государственной вместо Римско-католической…

В 1821 г. греки восстали против турецкого ига и в течение шести лет вели отчаянную войну, но европейские правительства лишь наблюдали за их борьбой. Либеральное общественное мнение протестовало против бездействия, к восставшим со всех сторон стекались добровольцы. Наконец Англия, Франция и Россия предприняли совместные действия. В сражении при Наварине (1827 г.) французы и англичане [55] уничтожили турецкий флот, а русский царь вторгся в Турцию. По Адрианопольскому миру (1829 г.) Греция была объявлена свободной, однако ей не позволили возродить древние республиканские традиции. Для Греции нашли немецкого короля, некоего баварского принца Оттона, а в Дунайские княжества (ныне Румыния) и в Сербию были назначены христианские губернаторы. До полного изгнания турок из этих земель предстояло еще пролить немало крови.

Пока на протяжении XVII, XVIII и начала XIX века в Европе происходили все эти конфликты между государями и между великими державами, «лоскутное одеяло» Вестфальского мира (1648 г.) калейдоскопически превращалось в «одеяло» Венского конгресса (1815 г.), а океанские парусники распространяли влияние европейцев по всему свету, — продолжалось неуклонное накопление знаний об окружающем мире.

Это накопление никак не было связано с политической жизнью и почти не оказывало на нее влияния, как, впрочем, и на народное мировосприятие. Влияние новых знаний пришло позднее и в полной мере только во второй половине XIX века, тем более что сам процесс накопления знаний ограничивался небольшим кругом независимо мыслящих людей. Без такого, по английскому выражению, явления, как private gentleman [56] , наука не смогла бы ни возникнуть в Греции, ни возродиться в Европе. Хотя для развития научной и философской мысли этого периода университеты сыграли свою роль, она была отнюдь не самой главной. При отсутствии общения с независимыми умами организованному обучению присущи робость мысли и консерватизм, отсутствие инициативы и неприятие новшеств.