Честность? Какая, к черту, честность и искренность в этих стенах? Все просчитано и взвешено.

Корелин здесь бог знает уже сколько времени, но так и не понял, зачем его сюда привезли. Что хочет от него услышать Сталин? Не предположения же по поводу Власова на самом деле. И еще… Папка.

Она лежала на столе, там, куда ее положил Евгений Афанасьевич, и Сталин до сих пор даже не вспомнил о ней. И если папка останется у Сталина, то кто ее передаст Даниилу? Не сам же…

Корелин вздрогнул.

За всем этим стоит лично Иосиф Виссарионович? Это он контролирует все эти воронки и перемещения во времени? Тогда… тогда совершенно непонятно, почему до сих пор продолжается война. Почему она вообще началась? Или Орлов только что, совсем недавно встретился со Сталиным и обменял…

«Думаешь, мне легко было тебя предать?»

Сталин вернулся на свое место и с интересом наблюдал за Корелиным.

– Я… – начал Корелин. – Я хотел…

«То есть, если бы сейчас у вас была возможность что-то исправить?..» – прозвучало вдруг в голове у Евгения Афанасьевича.

«Что произошло – то произошло. История не любит всяких там «если бы»… Согласны?»

Корелин не обратил внимания во время разговора на эти фразы. Решил, что это просто фигуры речи.

Сталин ждал.

– Вам предложили изменить прошлое? – наконец смог выговорить Корелин.

– Мне? Прошлое? – улыбка у Вождя получилась искренняя и какая-то озорная, что ли… – Вы полагаете, что… Кстати, а как бы вы поступили в этом случае? Вы – во главе государства, которое сейчас харкает кровью, миллионы граждан которого по вашей вине погибли, искалечены, попали в плен… И вдруг вам предлагают шпаргалку. Вы будете знать, сколько и в каком месте сосредоточено немцами сил, когда они готовятся нанести удар. И вы можете сделать нечто очень важное. Например, предотвратить гибель тысяч людей. Или еще лучше – еще нет войны. Еще полгода до нее, до этой войны… И вам предлагают карты с диспозицией, данные о вооружении, войсках: количество, качество, недостатки… И вам доказывают, что все это – правда. Не знаю как, но доказывают. И что вы будете делать?

– А вы?

Сталин взял в руки свою трубку, задумчиво покрутил ее в руке. «Он очень устал», – подумал Корелин. Евгений Афанасьевич очень удивился, поняв, что, кажется, испытывает к одному из самых могущественных людей мира – или даже к самому могущественному человеку – нечто вроде жалости. Сочувствия.

– Я бы приказал их уничтожить, – тихо произнес Сталин. – Уничтожить… Без расспросов, без сомнений… Их карты и сводки – сжечь. Никому не показывать и самому не смотреть. И никто, находясь в здравом уме, на моем месте не поступил бы иначе. Я много об этом думал. У меня было семь лет. Семь долгих, почти бесконечных лет. Собственно, я сразу понял, как нужно поступить, если такое случится, а все остальное время пытался себя переубедить. Нельзя менять прошлое, ни в коем случае нельзя. Что произошло, то произошло, но если будет возможность изменить будущее – мое будущее? Это такой соблазн… И я горд, что смог его преодолеть. Семь лет пытки.

Семь лет. С тридцать пятого года. Что произошло в тридцать пятом, попытался вспомнить Корелин. Что-то произошло ведь…

– Да не ломайте вы голову, товарищ Корелин, – махнул рукой Сталин. – Не угадаете. Да и нет ничего конкретного. Просто – цифры, точное время событий. Все отмерено, чтобы я даже случайно невольно не смог ничего изменить. О гибели Куйбышева ничего сказано не было… Зато сообщили дату присоединения Саара к Германии, поведали, когда свастика станет государственным символом Германии. Точно, до копейки – результат парламентских выборов в Британии… Это, кстати, меня убедило больше всего…

– В чем убедило?

– В том самом, Евгений Афанасьевич. В том самом… Вы помните, что произошло двадцать третьего июля тысяча девятьсот тридцать четвертого года?

– Ну…

– Ладно-ладно, не нужно, не пытайтесь вспомнить. В этот день я встречался с известным английским писателем Гербертом Уэллсом. Он попросил о встрече, а я согласился. Понимал, что Кремлевским Мечтателем меня не назовут, но встреча с таким человеком в глазах мировой общественности… – «мировой общественности» прозвучало с иронией и легкой насмешкой. – Это было полезно, хотя, конечно, встреча была не такой исторически значимой, как разговор мистера Уэллса с Владимиром Ильичем. Мы беседовали о политике, о классовой борьбе…

– Я знаком с содержанием этой беседы, – сказал Корелин.

В пересказе той давней дискуссии диктатора с социалистом он не видел смысла. Если там было еще что-то, в официальный отчет не вошедшее, то пусть хозяин кабинета переходит к этому напрямую.

– У меня в библиотеке номер семнадцать журнала «Большевик» за тридцать четвертый год сохранился. И не так давно я текст даже перечитывал…

– Вот как? И что же вас подвигло?

– Хотел освежить в памяти одну цитату, – с некоторым даже злорадством ответил Евгений Афанасьевич. – Собственно, и в первый раз я внимательно ознакомился со статьей из-за того, что в некоторых кругах цитата из нее стала очень популярна. Ваши слова.

– Какие именно? Мне действительно интересно. Меня очень много цитируют… слишком много. Часто вырывают цитаты из контекста… Так что же так вас заинтересовало? – Сталин смотрел серьезно и немного напряженно. – Хотя бы приблизительно. О чем?

– Я помню дословно, – с самым серьезным видом сказал Корелин. – «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее». Очень популярная была цитата в то время. Не для собраний, разумеется.

– Смешно, – Сталин чуть прищурился. – Действительно – смешно. Ну, а ради какой цитаты вы перечитывали?