Обессилевший Лоуренс, практически повиснув на Смуглой леди сонетов, суконным языком произнес лишь одно слово — «Домой!», и больше не вымолвил ни звука.

По прибытии домой Лоуренс, не снимая верхней одежды, скрючился на диване и перестал подавать признаки жизни. Смуглая леди сонетов еще немного побродила по комнате молодого поэта, заглянула в ящики письменного стола, рассмотрела фотографии на каминной полке, нашла на подоконнике яблоко, с аппетитом съела его и выбросила огрызок в окно. Затем уселась за письменный стол, взяла несколько листов чистой бумаги, обмакнула перо в чернильницу и принялась писать.

Она писала, не отрываясь, до самого рассвета, и в результате исписала мелким почерком пять листов с обеих сторон. Поставив последнюю точку, Смуглая леди сонетов аккуратно завинтила крышку чернильницы, убрала перо, веером выложила исписанные страницы на середине стола и, поцеловав спящего Лоуренса Смайли в лоб, растворилась в воздухе.

От поцелуя Смуглой леди молодой поэт моментально проснулся и вскочил с дивана, причем с удивлением отметил, что никаких последствий вчерашней попойки в «Сломанном пере» не ощущает.

Но где же дама? Он отлично помнил, что пришел сюда не один, а со странной незнакомкой, которая пыталась уверить его в том, что она — призрак той самой Смуглой леди сонетов! Какой бред, однако. Видно, это ему все же примерещилось. Надо бросать пить, да и Джозеф с Невилом плохо на него влияют…

Тут Лоуренс заметил исписанные листки на письменном столе. Он взял их в руки, долго вертел и так, и эдак, и наконец начал читать.

То, что он читал, заставляло его смеяться и плакать; вспоминать все, что с ним было, и одновременно забывать обо всем; чувствовать себя всемогущим божеством и ничтожным клопом; дышать полной грудью и задыхаться; желать покончить со всем прямо здесь и сейчас — и жить вечно. Закончив читать, Лоуренс схватил перо и бумагу, и принялся писать. Он писал, прерываясь лишь на еду и сон, один месяц, три недели и два дня. Его приятели Джозеф и Невил, скучая в «Сломанном пере», уже решили, что их неуравновешенный друг на самом деле утопился в мутных водах Темзы, как и обещал, но вскоре они увидели рецензии в газете «Таймс», а потом и в газете «Гардиан». Там критики на все лады хвалили третий сборник стихов мистера Лоуренса Смайли со скромным названием «Венок сонетов». Отмечалась свежесть и новизна поэтического слога, яркость и оригинальность метафор, стилистическая отточенность и ясность мысли. Самому мистеру Смайли предрекалось большое будущее на небосклоне современной поэзии, и выражалась надежда, что ранние, неудачные опыты автора навсегда канули в прошлое.

А вскоре и сам мистер Смайли появился в «Сломанном пере», чтобы отпраздновать с приятелями — на сей раз успех, а не провал. Но сколько бы джина ни выпивал с того дня Лоуренс Смайли, он никогда не пьянел, и никому никогда не рассказывал о той странной встрече на набережной реки Темзы.

Дженнифер Хэрроу выбрала день своего двенадцатилетия для того, чтобы сообщить маме важную новость — ей стал являться призрак Герцога.

Гости разошлись, миссис Хэрроу как раз убирала со стола остатки праздничного угощения, а служанка Энни относила их в кухню. Застыв на мгновение с вазочкой цукатов в руках, миссис Хэрроу повернулась к дочери и, стараясь быть одновременно мягкой и ироничной, сказала:

— Дженни, ну ты же знаешь, что призраков не бывает!

— Бывает!

— Ты уже взрослая! Не придумывай. Вот, лучше помоги мне отнести это на кухню.

— Пусть Энни отнесет! А ты лучше дослушай!

Энни, которая удобно прислонилась к буфету и собралась было слушать историю про призрака, нехотя взяла вазочку и потащилась на кухню, бубня под нос что-то про «несносную пигалицу». Миссис Хэрроу отодвинула стул от обеденного стола и села. Когда Дженнифер упрямится, сладить с ней невозможно — лучше потерпеть и дать ей «выпустить пар».

— Ну, слушаю!

— Герцог являлся уже пять раз! Он приходит всегда по ночам! Я не стала говорить тебе сразу — хотела проверить, точно ли это он. Но теперь я знаю — это точно Герцог!

— Как же ты это знаешь?

— А вот так! Во-первых, я его гладила! И он мурлыкал! В точности так же, как когда был живой!

— Ох, дорогая, — миссис Хэрроу грустно улыбнулась, но продолжить ей Дженнифер не позволила.

— Погоди! Вот ты не веришь, а все потому, что вы, взрослые, только и знаете, что не верить! А Герцог позавчера со мной спал всю ночь! А перед тем, как заснуть, умывался, наверное, не меньше часа! А еще он играл с моим чулком и спустил две петли — а ты думала, что это я порвала! А еще…

— Хватит, Дженни, — прервала этот поток миссис Хэрроу, и в голосе ее появился металл. — Поверь, мне тоже очень не хватает Герцога. Но все эти выдумки про кота-привидение…

— А кто же тогда, по-твоему, выпил всё молоко? — нисколько не теряясь, спросила Дженнифер. — Я вчера вечером налила полную миску и поставила вот тут вот, возле буфета. А сейчас в ней пусто!

Дженнифер сунула маме под нос миску — действительно, пустую, — и спросила:

— Ты же не думаешь, что это миссис Кук вылакала?

Миссис Хэрроу живо представила себе, как кухарка — тучная пожилая женщина, — кряхтя и чертыхаясь, становится на карачки, наклоняется к миске и принимается лакать молоко, время от времени отрываясь от этого занятия и воровато оглядываясь по сторонам. Не сдержалась — сначала сдавленно прыснула, а потом громко рассмеялась. Дженнифер праздновала маленькую победу:

— Вот, видишь! И раз миссис Кук этого не делала, то остается только Герцог!

Миссис Хэрроу вздохнула и обняла Дженнифер, но Дженнифер, которая считала себя уже слишком взрослой для родительских нежностей, ловко выпуталась из объятий и отправилась в свою комнату.