"Вышел на трибуну тифлисец Зурабов и хужейшим русским языком стал поносить русскую армию в общем виде, изгаляться над ее военными поражениями - что она всегда была бита, будет бита, а воевать прекрасно будет только против народа".

Грузин Зурабов наверное был бы потрясен, если бы оценил это требование - говорить чистым русским языком. Он жил в пределах Российской Империи не в гостях. Его поношение русской армии могло бы рассматриваться как национальное оскорбление только, если бы грузины не служили в этой армии. Если же они обязаны были служить, его негодование по поводу бесчисленных поражений в малоосмысленных войнах, вроде Русско-Японской, не менее оправдано, чем негодование по тому же поводу, высказанное самим Солженицыным прекрасным русским языком:

"С первого же сражения мелькают русские генеральские знаки как метки непригодности, и чем выше, тем безнадежней, и почти не на ком остановить благодарного взгляда..."

Да Зурабова бы за такую фразу в клочки разорвали! Видно, не в том дело, что сказано, а в том, кто сказал...

Эта картина прошлого призвана донести до современного русского человека благую весть об общей истории, в которой не стыдно ему будет встретиться с бывшим противником. С подлинной симпатией описывает Солженицын рабочего-большевика А. Шляпникова, подчеркивая, что революционерство его связано с его происхождением из раскольников: "А что за вид был у Саньки в семнадцать лет, еще до первой одиночки, ...до Владимирского централа, еще когда совсем не был революционер: в косоворотке провинциальной.., а руки беспокойно просятся в дело... И глаза - к подвигу, к вере.

А вера та была - древле-православная. Она еще гналась тогда, и за нее стеной стояли истинно православные, и, как все, готов и Александр был - умереть.

...Александр пошел в с.-д. Как будто все другое, а гонители, а враги - те же самые..."

Русский, стало быть, наш, и вера его фанатическая и заблуждение, и соблазн ("...рад госпоже, что меду на ноже") - все наше.

Но и не наши - тоже люди. И - нет, как будто, правых в ожесточенных людских спорах, а - виноваты все...

"Допустить, что не вся мировая истина захвачена нами одними. Не проклянем никого в "меру его несовершенства"".

И сегодняшний русский человек, который смертельно устал от марксизма, навязанного ему отцами, должен ощутить, что прошлое его не позорно. Что отцы, хотя и ели кислый виноград, но вечного проклятия на них нет. Дорога назад, в общее лоно, для них свободна...

Было! Было затмение: "Это - смертельная болезнь: помутнение национального духа. Если образованный класс восхищался бомбометателями и ликовал от поражений...? Это уже были не мы, нас подменили, какое-то наслание злого воздуха. Как будто в какой бездне кто-то взвился... И закрутился, и спешит столкнуть Россию в пропасть... Тут есть какой-то мировой процесс. Это - не просто политический поворот, это - космическое завихрение. Эта нечисть, может быть, только начинает в России, а наслана - на весь мир".

Так, может быть, все же избрана Россия? Этот взволнованный монолог рыцарственного монархиста, генерала Нечволодова, уравновешивается, однако, спокойной кроткой вдумчивостью Сани Лаженицына ("Октябрь 16-го"): "В этом проигранном мировом положении - зачем каждое исповедание настаивает на своей исключительности и единственной правоте? И православные, и католики. И вообще христиане?.. Как же можно предположить, чтобы Господь оставил на участь неправоверия все дальние раскинутые племена?.. И те народы обречены на вечную тьму лишь потому, что не перенимают превосходную нашу веру? Христианин - разве может так понимать?"

Может, конечно. Вот и еще от Нечволодова: "Вся русская жизнь - в духовном капкане. Три клейма, три заразы подчинили нас всех: спорить с левыми - черносотенство, спорить с молодежью - охранительство, спорить с евреями - антисемитизм..."

Ну, дались им евреи!

Спорить можно только с одним евреем или с еврейской организацией. Спорить с евреями, будто все евреи заодно, - это действительно антисемитизм.

И - с молодежью спорить, конечно, охранительство, хотя и не всегда им во вред. Но, главное, - как же можно спорить с молодежью огулом, со всеми, - ведь им жить после нас.

Наконец, левые, разве все они одинаковы? Разве между эсерами и социал-демократами не было никакой разницы? И так уж мало от них отличались кадеты? Не политический ли это дальтонизм?

Да. Русская жизнь и впрямь была (и есть) в духовном капкане - капкане поспешных радикальных суждений, неудержимых антипатий, философских общих мест и неоглядной решимости, присущей людям, никогда не изведавшим реального политического опыта жизни среди равных. Этот капкан многие годы и был их теоретической координатной сетью, как проникновенно показано в замечательном сборнике "Вехи", подытожившем целую эпоху русской жизни и сейчас остающемся актуальным.

Трудно предвидеть, привнесет ли одинокий подвиг Солженицына долгожданную зрелость суждений в русские споры или просто добавит еще один радикальный рецепт. Координатная сеть, которую он натягивает, далека от завершения, но и с первых штрихов видно, что она далека от простоты.

Однако писатель лишь отчасти может направлять внимание и понимание читателя. И сеть, которая натянется в умах миллионов его последователей, вряд ли будет той самой, которую лелеял он в своей душе. Мы можем только пожелать, чтобы и она не превратилась в новые силки для русского духа.