— Весть ли каку черную девка услышит, ей и довольно, — степенно рассказывала пожилая дебелая Фекла. — А иной и вовсе малости хватает. Бывает, кто-то дверью громко хлопнет али войдет в неурочный час — вот и все.

— Из чужих? — уточнил Иоанн.

— Да кто хошь. Пусть даже из своих. Тут ить главное, что уж больно вдруг. Не ожидает девка, а дверь раз и распахнулась. Ну, у ей сразу и того. Но ты не сумлевайся, государь, — тут же заверила она. — У царевны нашей такого ни в жисть не стрясется. Чай, и мамки, и няньки имеются. Уберегут от лиха.

Невольным советом опытной повитухи Иоанн, как следует все обдумав, воспользовался уже через пару дней. А куда тянуть — растет ведь пузо-то. Так рванул дверь, что та чуть с петель не слетела, а этой дурехе хоть бы что — сидит, зенки вытаращила, но не от испуга, а от удивления. Мол, чего приперся-то, царь-батюшка, кто тебя звал?

Смешавшись, Иоанн начал рассказывать, что ему, дескать, сон дурной привиделся, вот он и перепугался за нее. Даже и сон описал — может, проймет. До того увлекся, что самому от живописуемых страстей-мордастей не по себе стало, а невестке все трын-трава. Как лупала коровьими глазами, так и продолжает лупать, ни слова не говоря.

— Ну, пойду я, что ли? — спросил раздраженно и двинулся к выходу, но уже у дверей его догнал простодушный вопрос Елены:

— А пошто приходил-то, государь?

Иоанн плюнул мысленно, сетуя на такую бестолковость, и, не ответив, лишь махнул рукой, подавшись прочь.

Второй визит оказался столь же неудачен, равно как и третий. На четвертый раз Елена недоуменно заметила:

— Чтой-то ты зачастил, царь-батюшка.

И тут Иоанн, не выдержав, сорвался.

— Зачастишь тут, коль родная невестка, яко баба непотребная, разлеглась в одной срачице! — выпалил он первое, что пришло в голову, и раздраженно указал на тонкую исподнюю рубаху Елены, под которой и впрямь ничего не было.

— Уж больно жарко натоплено. Спасу нет, государь, — невозмутимо ответила она.

В палатах и впрямь топили от души, а уж в покоях беременной жены царевича старались и того пуще. Сам Иоанн, хотя и пробыл в них всего ничего, но уже чувствовал — душно, хоть самому догола разоблачайся.

— Жарко ей! А ты терпи! Зайдет кто, а ты вона — развалилась в непотребстве. Чай, иконы святые по углам висят, а ты им пузо свое срамотное кажешь, — разошелся он еще сильнее, вовремя вспомнив, как та же повитуха рассказывала, что рожениц ни в коем случае нельзя ни раздражать, ни ругаться с ними, ни даже вступать в спор, пускай и пустячный.

«Кому-то от этого вреда не будет, а иной в пагубу», — говорила Фекла.

Особых надежд на то, что корове, растерянно хлопавшей глазами, спор причинит хоть малейшее неудобство, не говоря уже о выкидыше, у Иоанна не было, но вдруг.

— Да кому ж тут быть-то? — недоумевала невестка.

— А ты поперечь, поперечь мне еще! — окончательно вышел из себя Иоанн.

Случалось с ним такое, когда он чувствовал собственную неправоту, но, уличенный в этом собеседником и поставленный им в тупик, пускай и невольно, не зная, что сказать, наливался яростью. Так и тут. Гнев подступал неудержимо, да царь и не пытался сдерживаться.

— Ты кому, глупая баба, супротивные речи сказываешь?! — прошипел он, понижая голос, и вдруг почувствовал, что вот оно — самое удобное время, и другого такого уже не представится.

А в услужливой памяти вновь всплыли слова повитухи: «Ежели кто поучить сдуру надумает — тут тоже беда может приключиться, особливо ежели по пузу. Иной раз бывало, что и не скинула девка младеня, ан все одно — помер он у нее во чреве. Дитю-то нерожденному и надо всего ничего — разок приложился, вот он прямо в утробе богу душу и отдаст».

И он от души приложился посохом по тугому животу Елены. Та истошно закричала.

— Замолчь, стервь! — хрипло выдохнул Иоанн. — Я тебя научу уму-разуму, да вежеству, да как со своим государем речи вести надобно. — И огрел Елену второй раз, но не так удачно — пришлось по плечу.

Замахнулся было еще разок — для надежности, — хотя та уже свалилась на пол, попутно приложившись об угол лавки, отчего потеряла сознание. Может, и не ударил бы, да над правым ухом у невестки выступила кровь, а Иоанн от одного ее вида начинал звереть и входить в такой раж, что только держись. Уже почти не сознавая, что делает, он поднял посох для четвертого удара, но почувствовал, как кто-то уверенно перехватил его руку. Обернувшись в бешенстве — кто посмел?! — увидел Ивана. Царевич был бледен лицом и неимоверно зол. Вид лежащей на полу жены возмутил его настолько, что он, не сдерживаясь, хлестанул по самому что ни на есть болезненному.

— Вовсе без наследников решил меня оставить?! Вестимо, с бабами воевать сподручнее, — оскалился он в язвительной усмешке. — Ты бы, вон, со Штефаном потягался, а то молодец супротив овец, а супротив молодца завсегда сам овца! Даже блеешь так же жалобно!

— Ты!! — задохнулся Иоанн. — Подлое семя! Выродок сучий!

Было от чего прийти в неистовство. Такого царю и впрямь никто не говорил. Писать — было дело. Строчил свои епистолы князь Курбский. Однако написанное — не произнесенное. Его перенести гораздо легче, особенно когда читаешь не прилюдно, а наедине. К тому же грамотка не требует незамедлительного ответа. Можно посидеть, подумать, как лучше да больнее уколоть, прикинуть, с чего начинать да чем лучше заканчивать. Сегодня не закончил писать — на завтра отложил, а то и вовсе на несколько дней отодвинул.