Десять дней подряд ребята по очереди наблюдали за каждым шагом военного коменданта.

Слежку днем Петька взял на себя. Рано утром, когда товарищи только еще собирались на работу, он был уже в деревянном сарае напротив домика коменданта и, прильнув глазом к щели, терпеливо ожидал пробуждения майора Филле.

День коменданта начинался всегда одинаково. Ровно в восемь плотный, рыжеватый, рано облысевший майор, с затекшим лицом распахивал окно, на котором стояли пишущая машинка и радиоприемник, включал радио и, налив в стакан коньяку, залпом выпивал его под звуки берлинского марша. Вскоре окно закрывалось, майор в белом кителе и фуражке с крабом над козырьком, слегка порозовевший, спускался с лестницы и направлялся к конторе. Следуя за ним, Петька пробирался к развалинам и, пристроившись среди каменных глыб, следил за дверью и окнами конторы. Комендант распекал дежурного по станции, вызывал табельщицу, что-то подписывал, разговаривал по телефону и снова вызывал дежурного и кричал на него, писал какие-то бумажки, а потом запирался в кабинете с жандармом Курцем и о чем-то долго совещался с ним. Курц уходил, и на столе появлялось вино. Это означало, что дела закончены. Опорожнив бутылку, комендант багровел и, слегка пошатываясь, выходил на пути, где формировались составы. Петька, прячась за вагонами, слышал, как захмелевший комендант с бранью набрасывался на сцепщиков и составителей, сопровождая ругань зуботычинами.

Наступало время обеда, комендант возвращался домой, отдыхал, а под вечер, снова приложившись к бутылке, опять шел в контору. Петька поджидал товарищей и докладывал обо всем, что видел.

Коля, Костя или Саня — смотря по тому, чей был черед вести наблюдение вечером, — «провожали» коменданта из конторы домой. Лишь убедившись в том, что комендант принял очередную порцию спиртного и заваливался спать, они покидали свой пост.

В конце концов ребята узнали полный распорядок дня майора Филле и убедились в его хроническом запое. Но оказалось, что комендант не всегда пил в одиночку.

Случилось это в воскресенье. До наступления сумерек Костя, Коля и Саня пришли к Петьке в сарай, чтобы еще раз хорошенько осмотреться на месте. Час нападения на квартиру коменданта уже определили: с девяти вечера до одиннадцати, когда майор Филле обычно сидел в конторе.

Сарай — великолепный наблюдательный пункт, облюбованный Петькой, — мог пригодиться. Он рядом с домом коменданта, в щели видны и дорожка, ведущая к дому, и каменная лестница, и окна квартиры, высоко поднятой над кладовой под домом. Пол в сарае бесшумный, мягкий, с толстым слоем сопревшей соломы и пересохшего конского навоза. В первые дни оккупации прибывшие в город обозники ставили здесь своих лошадей. Подсвечивая карманным фонариком, Саня и Костя обнаружили в углу лестницу, видимо, служившую кормушкой для завалки сена обозным битюгам. И тут у них созрел новый план. Зачем возиться с замысловатым замком и открывать дверь, когда можно подставить лестницу и проникнуть в квартиру к коменданту через окно?

Ребята уже договорились, как действовать, но тут их внимание привлек гул мотора. Легковая машина, испещренная зелеными и коричневыми пятнами, затормозила у квартиры коменданта.

Первым из машины вышел офицер-эсэсовец, средних лет, с отличной спортивной выправкой и холеным лоснящимся лицом. За ним выпорхнула пышноволосая, нарядно одетая женщина, при виде которой Петька тихо ойкнул.

— Тю! Да это же наша Женька Зеленская и начальник СД Майер, — прошептал он. — Вот паскуда!

— Какая Женька? — спросил Калганов.

— Та самая, что напротив Саши живет на Лабораторной и следит за его домом, — тихо пояснил Костя. — А кто с ними еще?

Последним машину покинул высокий сухопарый офицер в белом кителе, в фуражке с высокой тульей. На рукаве у него, как и у Майера, виднелась нашивка — череп и скрещенные кости. Что-то знакомое почудилось Косте в его сутулой фигуре. Где он его видел?

Захватив пакеты с вином и закуской, офицеры и Женька скрылись в дверях квартиры.

Ребята не спускали глаз с окон. Филле не затемнял их, полагая, что находится далеко за пределами досягаемости советской авиации.

В комнату вошла Женька, кокетливо повертелась перед зеркалом. Майер и другой офицер подошли к висячей лампе и, став под ней, с видом знатоков-ценителей разглядывали бутылку с игристым вином. Когда офицер повернулся к окну, ребята сразу узнали его. Это был обер-лейтенант Эрнст Шреве, начальник орсткомендатуры и жандармерии.

Кто в оккупированном Севастополе не знал и без проклятий не вспоминал Шреве и Майера, которые чинили над советскими людьми жестокие расправы! С первых дней оккупации Шреве и Майер наводили ужас на горожан. Кто попадал в жандармерию, а затем был передан в СД — не возвращался. Все гибли под расстрелом. Руки Майера и Шреве были обагрены кровью двенадцати тысяч мирных жителей. Их тайные агенты и день и ночь шныряли по городу. На стенах домов пестрели призывы к местным жителям выдавать тех, кто распространяет подпольные партизанские листовки.

В квартире коменданта началась попойка. Из открытых окон вырывались визгливые звуки джаза, звон посуды и пьяные голоса офицеров, гнусаво тянувшие «Дейчланд, дейчланд юбер аллее»…

Петька ушел домой. А Саня с Костей продолжали наблюдать за окнами квартиры.

— Вот бы их тут накрыть, мать честная. Одну гранату в окно — за всех наших сразу бы рассчитались, — прошептал Саня.

— Видать, нынче наше дело труба. Теперь будут пить до утра, — сказал Коля. — Потопаем.

Раздосадованные неудачей, связные выбрались со станции.

На следующий вечер все трое снова собрались в этом же сарае. В квартире свет, окошко распахнуто, на подоконнике, как и вчера, стоят радиоприемник с машинкой, а самого коменданта не видно.

Битый час связные следили за квартирой, слышали, как там трещал телефон, но Филле не появлялся ни в окне, ни в дверях. Костя то пятерней ерошил волосы, то отворачивал рукав и поглядывал на стрелки. Уже десятый час! В чем дело? Почему он сидит дома?