— Андрей Матвеевич, что с нами будет? Как вы думаете?

— Поживем — увидим. Что миру, то и бабьему сыну, — заставил себя улыбнуться.

Секретарша попрощалась, осторожно прикрыла дверь. Интересно, что она потащит домой? Ходили слухи, что свою двухкомнатную квартиру, в которой жила с сыном, превратила в мебельный склад: все дефициты ей были доступны. В голосе секретарши послышались ему нотки то ли грусти, сожаления, то ли затаенной радости: достукались партийцы, разгонят всех, выметут метлой из кабинетов.

«Придется тебе, голубушка, продавать свои дефициты, пока найдешь работу, нового хозяина, — подумал он. — Хотя такая не пропадет. У нее половина города знакомых и подруг».

Андрей Сахута механически выдвигал ящики стола, некоторые бумаги выбрасывал в урну. В самом нижнем ящике лежал противогаз в брезентовой сумке. Разве что сумку взять? А с противогазом нырять в воду? Было в ящиках и множество книг, больше всего на партийно-политические темы, хотелось метать их в урну, но передумал: к чему? Кто-нибудь заберет на макулатуру.

Книги стояли на полках шкафа под стеклом. Взял темно-синий том Николая Бухарина. Приобрел не так давно, некоторые статьи прочитал с карандашом. Полистал, увидел свои пометки. Особенно много имелось их на страницах стенограммы выступления Бухарина на объединенном пленуме УЦ и ЦК ВКП(б) в апреле 1929-го. Выступление длилось около шести часов. Бухарин полемизировал со Сталиным, Орджоникидзе, Микояном, Ворошиловым, отстаивал свои позиции, боролся за чистоту марксизма.

Углядел свою пометку над цитатой из «Капитала» Маркса:

«Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги к завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства». Сильно сказано. И все правда. А теперь капиталисты обвиняют коммунистов в жестокости, в репрессиях, и начнем мы строить капиталистический рай. Не смогли построить социализм с человеческим лицом. Будем возрождать капитализм с американской улыбкой.

На последней странице стенограммы бросилась в глаза пометка напротив строк, в которых говорилось про заметку в «Правде» с отчетной Выборгской конференции. Бухарин критиковал публикацию, цитировал из нее слова: «Делегаты требуют твердой борьбы с правой опасностью, резкой политики со стороны ЦК к колеблющимся и примиренцам, к раздумывающим». В скобках указано: смех. Так, и смех, и горе. Вот эта-то «резкая» политика «к раздумывающим» и довела до ГКЧП, до бездумной политики во всех сферах жизни.

Томик Николая Бухарина положил в портфель. Что еще взять? На журнальном столике лежал раскрытый «Беларускі каляндар». Его Сахута читал с интересом, хоть и не был сторонником белорусскости, считал нормальной практикой, что рабочий язык партии — русский, так, мол, все лучше понимают. Тут и начались его расхождения с другом детства Петром Моховиковым. Тот готов был хлопать в ладоши каждому слову Зенона Позняка. От, уж радуются бэнээфовцы провалу путча в Москве. Еще сильней будут кричать о самостоятельности Беларуси. А может, и надо? Может, и нас отучили в свое время «раздумывать»?

На развороте — двух страницах календаря — так поместились данные про пять дней — с 19 по 23 августа. В левом уголке одной страницы был цветной герб города Дрисса, сообщалось, что город получил герб 210 лет тому назад, что теперь Дрисса — это Верхнедвинск. А зачем было менять старинное название? Дриссенский район. Разве плохо звучит? Так нет же, какой-то твердолобый партийный босс приказал «убрать родимое пятно», и исполнительные власти взяли под козырек. Вспомнил, как его витебский коллега, партийный идеолог, злился: до чего дожились — тысячу лет с гаком витебляне называли себя витеблянами, а теперь кому-то в ЦК, будто бы самому Машерову, это слово не понравилось, поскольку его средняя часть «бля» напоминает нецензурщину. И было высказано «пожелание» использовать только слово «витебчане». Андрей рассмотрел герб города — всадник на белом коне с мечом. Красивый герб!

На этой же странице справа стихотворение Максима Богдановича «Погоня». Он прочитал один раз, потом второй, третий. Читал и все больше удивлялся: как сильно написано! Он представил, как в белой пене мчат кони стародавней литовской «Погони», и, будто заклинание, прошептал: