Сахута ловил любопытные взгляды в его сторону — здесь все всех знали. И вдруг новый человек, да еще не похожий на молодого специалиста. В районе был ужасный дефицит кадров, но молодые люди приезжали очень редко. Самые любопытные спрашивали тайком у председателя колхоза: кто сидит подле.

Но главная особенность совещания была в самой его сути: история не знала доселе такой масштабной аварии, нигде в мире «мирный атом» не принес такого вреда человеку. И воцарился он почти на трети Беларуси, осенил смертоносным крылом Прибеседье. Свои жертвы, свою жуткую дань собирает уже который год. И сколько времени будет собирать, того не знает никто. Ни академики, ни министры. Ни пожарные, тушившие реактор. Ни ликвидаторы, уже наевшиеся радионуклидов по горло. И они, эти невидимые убийцы-радионуклиды, словно короеды дерево, подтачивают молодых здоровых людей. Короеды нападают на старое, больное, ослабленное дерево, здоровое им не по зубам. «Мирный атом» никому в зубы не смотрит, он готов свалить любого крепыша.

Именно об этом думал Сахута, поскольку он был тут свежим человеком. И чувствовал все острее, чем местный люд. За месяц, прожитый в зоне, не раз ощущал горьковато-металлический вкус невидимой радиации. Притерпелся уже, что под конец дня болят ноги, даже если день-деньской просидит в лесничестве. А вечером ему хотелось скорее помыться. Как о чем-то недосягаемом, очень приятном, он думал о теплом душе в своей городской квартире. Но вместо этого до пояса мылся холодной водой из колодца.

Совещание длилось около трех часов без перерыва. Выступления были спокойные, умеренные, краткие. Никто никого не критиковал. И руководители, и подчиненные понимали, что все они заложники Чернобыля. Кому было куда бежать, тот уже сбежал, кого смогли — отселили. Переселение идет и сейчас. Докладчик, заместитель председателя райисполкома, лишь пожурил строителей, хоть и понимал — не они виноваты в срыве плана. Если бы были материалы, деньги поступали своевременно, дома для переселенцев росли бы, как грибы после дождя.

Выступал и директор лесхоза Капуцкий. Погоревал, что план посадок леса увеличен, а людей и техники нехватка. Андрей слушал его с вниманием и настороженностью. С вниманием оттого, что ему придется все услышанное вложить в уши своим подчиненным, а настороженность имела другую причину: вдруг директор необдуманно ляпнет, что к ним вернулся на должность лесничего земляк, бывший секретарь обкома партии. Тогда бы Сахуте пришлось подняться, на него бы все смотрели, как на чудака, а кто-то, может, и зааплодировал, хоть в душе усмехнулся бы: во жизнь прижала партократа, что и столицу бросил, значит, тесно стало возле корыта, оттолкнули, выплюнули. К счастью, директор ничего такого не ляпнул, председатель колхоза подвез Сахуту до лесхоза, пообещал заехать сюда, когда решит свои дела.

— Ну что, Матвеевич, освоились, осмотрелись? Надо вас одеть по-нашему, — директор похлопал по плечу старшего по возрасту бывшего высокого партийного начальника. — Привезли новую форму. Вот вам звездочки в петлицы, — достал из ящика стола маленькую коробочку. — Шесть штук. По три… — Станешь главным лесничим, — вдруг перешел на «ты», — тогда будет четыре звездочки. Может, примеришь тут? Скажу секретарше, чтобы никого не пускала. А я выйду.

От новой темно-зеленой формы с блестящими пуговицами пахло чем-то незнакомым: то ли краской, то ли нафталином. Короче, чем-то холодным и казенным.

— Дома померяю, — ответил Андрей и сам удивился, что домом называет не квартиру в Минске, а комнатушку-закут в том же здании, где и лесничество, только вход с другой стороны: в одной комнатушке обосновался помощник. В другой он, Сахута.

— Если что не подойдет, можно подогнать в ателье. В райцентре есть. И в Белой Горе подгонят. Сегодня зарплата у нас. Можно одним скрипом замочить и получку, и форму, — широко улыбнулся Капуцкий, аж присел под усами крючковатый нос. — Чтобы новая форма хорошо носилась. Чтобы не натирала нигде.

Замачивали втроем — директор пригласил для знакомства главного лесничего, который готовился к пенсии, и его должность обещали Сахуте. И после рюмки разговор вертелся вокруг производственных дел и забот. Вот паркета наделали много: отличный, дубовый. Из чистой зоны. А покупатели опасаются брать — боятся радиации.

— Так у меня есть покупатель. Наш земляк. Работает на телевидении. Квартира большая. Ему много надо. Жена давно агитирует содрать опостылевший линолеум и положить паркет.

Андрей рассказал, что земляк Петро Моховиков теперь перешел в издательство, что он там главный редактор, готовят книги в защиту природы. И о лесе — тоже.

— Нужный человек, — сразу подхватился Капуцкий. — Позвоните. Пусть обмеряют площадь квартиры. Скажут, сколько им надо.

И вот уже вечером Андрей сидел в своем кабинетике и пробовал дозвониться до столицы — днем ему это не удалось. Да и времени не хватало. Вечером сподручнее. В новой форме с тремя звездочками в петлицах форменного кителя. С первой зарплатой на новой должности Андрей чувствовал себя как никогда уверенно, впервые подумал: хорошо, что вернулся домой. Не побоялся сплетен, оговоров. Сочувственных взглядов. Не мерил тут ни разу давление — нечем было и некогда, чувствовал себя лучше, чем в Минске, живот его спал. Слинял. Ремень на форменных штанах затянул чуть ли не на последнюю дырку. «Интересно, налезли бы сейчас студенческие штаны? — подумал с улыбкой. — Похоже, близко к той холостяцко-комсомольской кондиции».

А сегодня после совещания, деловитого, спокойного, после замочки новой формы и первой леснической зарплаты — казалось, что деньги греют карман, хоть и немного их. Неужели и деньги тут радиоактивные? Нет, радиация сейчас меньше всего волновала Андрея Сахуту. На душе небывалое ощущение свободы, полета. Не нужно остерегаться, чтобы не попасть под горячую руку первому. Не нужно бояться звонков из ЦК. Он тут, в лесу, самый главный. После обеда можно вскинуть ружье на плечо и пойти на уток. Что он и делал частенько вместе с помощником. Тот умеет ловко ощипать, выпотрошить утку и приготовить наваристый бульон. А что в нем могла быть радиация, об этом старались не думать.