3 мая. Этот день был начисто лишён какого-либо творческого начала — просто работа по перетаскиванию груза. По расчётам, каждому доставалось нести по семнадцать килограммов. В рюкзачок Эдика мы положили баллон и палатку для лагеря-5. Ещё один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз — три баллона, принесённые вчера Бершовым, — он возьмёт после половины пути.

Мой груз в рюкзак не поместился — кинокамеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным “ножам”, это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось её снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой. Оставлять её не хотелось: пробовал снимать в районе лагеря-4 — камера работала безотказно, несмотря на сильный мороз. Все понимали, что кинокадры с вершины — венец будущего фильма об экспедиции, и поэтому жертвовали кислородом, снаряжением, продуктами, но упорно поднимали “Красногорск-2” из лагеря в лагерь.

К концу одиннадцатой верёвки мы подошли как раз во время вечерней связи в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошёл немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.

Давно стемнело. Я в своём углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.

— Что такое?

— Кислородный баллон,— ответил Эдик.

Оказывается, он положил один из баллонов у входа и случайно задел его, лёжа в спальнике. Баллон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск. И как мы будем себя чувствовать — неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.

Примус никак не разгорался в полную силу, хотя ещё вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось напиться вдоволь.

Водный баланс очень важен на высоте, так как из-за большой сухости воздуха кровь густеет и возникает опасность закупорки кровеносных сосудов. Если это происходит в ноге, то она перестаёт двигаться, а если такая пробочка появится в сосудах, питающих сердце, то оно может отказаться работать.

Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.

Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но всё-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой.

Эдик во сне стонал, кряхтел и ворочался. Обмороженные пальцы постоянно причиняли ему сильную боль, а расход кислорода 0,5—1 литр в минуту не давал возможности глубоко заснуть. Ночь почти не снимала дневную усталость, но большего расхода мы себе позволить не могли.

В этот день группа Иванова поднялась в лагерь-4 и решала трудный вопрос — идти завтра в лагерь-5 или ждать сутки, пока мы начнём спуск вниз. По связи Иванов пытался добиться от меня, куда мы собираемся спуститься после восхождения, но ни я, ни кто-либо, кроме господа бога, на этот вопрос ответить не могли. Ночь провёл в полудрёме, боясь проспать.

Сколько времени займёт у нас восхождение, было неизвестно, поэтому хотелось пойти с первыми лучами, чтобы иметь побольше светлого времени. Начал будить Эдика в два, потом в три часа. Безрезультатно. Наконец в пятом часу приступил к этому серьёзно (заорал). Он стал подниматься.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Не очень, но я пойду.

Ну что же, его упорство и умение терпеть были известны. Если он решил идти, значит, выложится без остатка, но дойдёт. Даже на одной силе воли.

Починил насос примуса, сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал ботинки с утеплителями. Вышли только в 6.10. Эдик — с двумя баллонами, у меня — кинокамера, фотоаппарат, кошки, молоток, крючья, карабины. Рация, как всегда, у меня.

Сначала у Эдика стоял расход — один литр в минуту. Шёл он тяжеловато, но, зная, что с утра ему всегда трудно, я надеялся, что он постепенно втянется. Так оно и оказалось. Едва прошли последние сто пятьдесят метров нашего контрфорса и перевалили за основной западный гребень, как с севера ударила жёсткая волна леденящего ветра. Вершина держала нас в тени восходящего солнца, но не прикрывала от дыхания далёкой стратосферы. Сразу ещё больше начали мёрзнуть руки и ноги. Сняв на пару минут рукавицы при сложном лазаний, я потом больше четверти часа отогревал онемевшие пальцы до появления боли — свидетеля вернувшегося кровообращения.

Я явно недооценил сложность маршрута. Да и все мы считали, что большая часть его окажется пешей ходьбой. На самом деле почти нигде не было проще троечного (По принятой в СССР пятибалльной шкале) лазания, не говоря уже о большой протяжённости пути. Видимо, следовало сразу поставить Эдику 1,5—2 литра, а самому работать как можно быстрее. К 8.30 мы ещё не прошли пояс рыжих скал. Видя, что Эдику очень тяжело, поставил ему два литра в минуту. Он сразу ожил и почти не тормозил меня до самой вершины. Не зная рельефа, я до конца тащил молоток и крючья и слишком тщательно выбирал маршрут, просматривая варианты. Надо было просто переть и переть, так как почти всегда варианты оказывались одинаковыми по сложности, а путь, в общем, довольно логичен и однозначен.