Но тихо на рынке я буду блестеть,

Скрывая, что род свой веду от грозы.

На жарких губах будет олово млеть,

Паяя лохани, котлы и тазы.

Сказал Трактир: В завыванье собак,

В тихом шелесте карт, в скрипе спиц колымаг,

В терпком запахе кухни ул'oвите весть:

В них во всех аллегория есть.

Среди песен старинных родил`aсь моя песнь.

Меж столичных гостиниц нет наследницы мне.

Там лохмотья за формой утаят от людей.

Всем доступен камин мой, надёжна вполне

Островерхая крыша от гроз и дождей.

И уснувшего в кресле и того, кто не спит,

Я чертой обведу колдовскою вокруг,

И, пока солнца луч неба не осветит,

Это будет для них крова верного круг.

И закончил трактир: Собрались у меня

Все герои рассказов, что в мире живут:

Вот бродячий монах прикорнул у огня,

И с добычею братья-разбойники тут.

С молодою женою

Старик-мещанин,

Коробейник, портной,

Гладиатор один.

Спит посыльный: везёт

Он с печатью пакет.

Спят гонимый и тот,

Что его ищет след.

Тут и шулер-подлец,

И в мундире солдат,

И безвестный певец,

Что за грош спеть вам рад.

Там обжора прилёг,

Пьяный держит стакан,

Тут слепец, а у ног –

Поводырь-мальчуган.

Тут больной на полу

Грезит с пеной у рта,

И еврей там в углу

Занял пост неспроста.

Словно лес, шевелюра

Закрывает всего.

Аллегория мира –

Трактир для него.

Тот, кто слышал иврит, сказал: Есть секрет

В том, как этот язык в шуме жизни народной –

То сгущённый, как тьма, то прозрачный, как свет,

Всё, что нужно, всегда выражает свободно.

К жизни, словно заклятием, возвращён

(Хоть горчит привкус смерти доныне),

Всяку тварь называет по имени он,

И луну, и солнце над ними.

И звучит его слово полнокровно сейчас

На базаре, в вечерней газете, с эстрады,

Сохраняя второй, прежний смысл про запас,

Что за нами следит из засады.

Есть в иврите особый «немой» обертон,

Постоянно звучащий в мелодии речи.

Слышен в песенке лёгкой отчётливо он,

Слышен в шутке, в обычной беседе при встрече.

Есть в нём память о гибели, небытии.

Вплетена она в яркую ткань обновленья

Сути и бытия. Это чудо – прийти,

Вновь стать криком базара и книги реченьем!

И старик и младенец в нём пищу найдёт,

Но, как некое тайное напряженье,

Тут и там тонкой щелью внезапно блеснёт

Вдруг меж словом и вещью несовпаденье…

Это щель, где слова могут смысл потерять

Или – сделать прыжок и отпрянуть,

Яркой вспышкой метнуться, оковы порвать

И предстать обнажённо, как рана.

Сказал Гончар: Я, раб Божий, набрал

С утра свежей глины. До самой ноч'u

Сосуд, что своими руками создал,

Держал в докрасна раскалённой печ'u.

Чтоб мог быть наполнен добром золотым,

Прозрачным ли маслом, бурлящим вином.

Чтоб в этом горшке было весело им,

Как за стеной, отгороженной рвом.

Конечно, не Бог весть какое добро,

Всё ж в деле любом найдёт место под стать.

Но, если разбит, и куски вдоль дорог…

Считай, что и царству недолго стоять.

Сказал Приказ: Печать

На мне руки писавшей, и, хотя

Ещё я на листе и на устах, но взять

Назад писавшему меня уже нельзя.