Шрифт:
— Не на всех, однако.
Васич, не глядя на нее и раскачиваясь на стуле, упорно смотрел в прейскурант.
— На кого же я еще должна сердиться?
Он ничего не ответил и, сдерживаясь, засвистал.
Студенты наверху уходили, топоча и отодвигая с грохотом стулья. Зазвучал нестройный негромкий хор:
«Alle Fische schwimmen…» [22]
Мирцль тихо подхватила. Ее плечо уже давно ласково касалось плеча молчаливого русского студента. Вначале он отодвигался, потом, должно быть, понял, что приятней не отодвигаться и сидеть спокойно. Мирцль улыбнулась. «Герр Васич злится? Пусть. Он ей не отец и не жених. Какое у этого студента теплое плечо. Слышно, как бьется сердце. Должно быть, ему вредно пить… Как жаль, что она ничего не знает по-русски. Ну что ж, можно и не говорить. А ведь очень похоже, что он совсем еще божья коровка… Герр Васич любит смеяться, но, пожалуй, он сказал о нем правду… Вот так воробей! Или там, дома, невеста? Бережет себя? Ха-ха!»
22
«Все рыбы плавают» (нем).
Она засмеялась, придвинулась еще ближе и, доставая графин с вином, ущипнула под столом студента за руку.
Мельников вздрогнул, но не отнял руки. На реке было печально и темно. Внизу все так же монотонно играла вода, но в ночной тишине плеск воды звучал строже и непонятнее. Молодой месяц пробивался мутным пятном над замком. Студенты ушли, и отголоски веселой песни давно пропали в переулках, которые вели к вокзалу. Наверху было тихо. На стене, ярко освещенной электрической лампочкой, сидел перед бочкой одинокий багровый Диоген и тянул из кружки вино. На бочке чернела надпись «Франц Мейер» — имя и фамилия владельца ресторана.
Мельников покосился на Мирцль, вздохнул и беззвучно шепнул: «Мирцль, как вы прекрасны!» Пальцы его, лежавшие на ее руке, дрожали и слиплись, от Мирцль пахло горячим хлебом и еще чем-то терпким и душным. Страшно хотелось протянуть руку и погладить ее по щеке: такая жаркая, должно быть, щека… А новое вино вкуснее, не то что тот глупый «Резинат». Пахнет смолой и медом и… такое густое.
Он долил свой бокал, поднял его, расплескал половину и медленными глотками выпил до дна.
Васич внимательно посмотрел на своего коллегу, потом на Мирцль, перестал барабанить по скатерти, встал и сказал Ильзе:
— Фрейлейн Ильза, пойдемте наверх есть шоколад.
— Шоколад? — оживилась Ильза.
— Да, шоколад. Там есть автомат. До свиданья, господа, здесь душно, мы немного пройдемся.
Он иронически раскланялся, предложил Ильзе руку и поднялся с ней наверх.
Мирцль показала ему язык и, когда он скрылся, откинулась на стуле к перилам и расхохоталась:
— Извините, ваша светлость! Ошиблись. Будете сегодня от злости подушку кусать… Очень нужно. — Она помолчала. — Так…
Мирцль оглянулась по сторонам, медленно провела ладонью по лбу, словно стирая с лица выражение неприязни и насмешки, и вдруг мягким и ласковым движением наклонилась к Мельникову.
— Что же вы все молчите, мой маленький? Очень страшно, да? Такая большая женщина, и никого кругом… Скажите мне что-нибудь. Ну, скорей.
— Мирцль, вы прекрасны, — шепнул он робко, тщательно выговаривая слова.
— О-о-о! Скажите, пожалуйста… Вы тоже прекрасны, мой храбрый воробей. Выучил? Теперь будешь всем немкам говорить?
Мельников не совсем понял и кротко ответил:
— Да.
— Что?!..
Мирцль скрестила на груди руки, сдвинула брови и в упор посмотрела на студента.
Он понял, что ошибся.
— Нет, нет! Пожалуйста, медленнее, Мирцль. Совсем медленно… Я тогда пойму… Шумит… в голове.
— Шумит? У меня тоже. Prosit! — Она налила ему и себе вина, положила ему руку на плечо и низко заглянула в глаза: — Теперь понял? Или еще медленнее надо? Пей! Так. Можно говорить «ты»? Не сердишься?
— Нет, Мирцль, нет! Боже мой, отчего вы не говорите по-русски?.. Мирцль, вы прекрасны, слышите, — и не спрашивайте меня больше ни о чем…
— Может быть, позвать герр Васича? — лукаво спросила Мирцль.
— Мирцль…
— Хорошо, хорошо, не позову… Как тебя дома зовут?
— Что?
— Как тебя зовут дома? Мать, сестра…
— Имя? — догадался Мельников. — Имя…
Он посмотрел на расплывающееся пятно электрической лампочки и вздохнул.
— Забыл?
— Григорий.
— Крикори… — тихо повторила Мирцль. — Устал? Трудно говорить? Ты, верно, не привык пить… Зачем пьешь? Ну, молчи, я сама буду говорить. Ты — милый! Самый милый на свете. Не отворачивайся, не съем… Посмотри мне в глаза. Так.
— Мирцль, как вы прекрасны!
— Понравилась тебе? Что же ты так сидишь, как в гостях у епископа? Нет, нет, не пей больше, не надо.
Мирцль отодвинула от студента бокал, взяла его тесно под руку, положила ногу на перекладину стола и стала медленно раскачиваться вместе с ним. «Какой странный… Совсем не компания этому Васичу. Ничего не умеет скрыть: глаза горят, смотрит, как на пирожное, а протянуть руку боится. Не курит. В „Белом быке“ одна кружка пива целый вечер перед ним стоит. А сегодня расхрабрился. Как бы смеялась Мина и другие там, в хоре, если бы увидели ее сейчас с ним. Пусть… Ах, как жарко».