В том году, когда я родился, умер доктор Теодор Герцель. Он утверждал, что евреям следует, не дожидаясь прихода Мошиаха, начать строительство своего государства в Израиле. Но как это возможно, если земля захвачена турками?

Революционеры, которые жили на нашей улице, хотели избавиться от русского царя, мечтали о создании государства, где бы все трудились и не было бы ни бедных, ни богатых. Но как свергнуть царя, если его защищает столько солдат с саблями и ружьями? И как это возможно — ни богатых, ни бедных? Кто-то всегда должен будет жить на Крохмальной, а кто-то на Маршалковской, прекрасной улице с деревьями и нарядными магазинами. Одни будут жить в больших городах, другие в дальних деревнях… Эти вопросы обсуждались в нашем доме и членами семьи, и гостями. Я ловил каждое их слово. Родители, старший брат и сестра — все любили что-то рассказывать. Отец часто говорил о чудесах, сотворенных цадиками, о духах, демонах. Своими рассказами он хотел укрепить нашу веру в Бога, в добрые и злые силы. Мама вспоминала о своей жизни в Билгорае, где ее отец был раввином. Моего брата Ешуа влекло к «мирскому». Он читал нерелигиозные книги и рассказывал мне о Германии, Франции, Америке, о чужих религиях и обычаях. Сестра пересказывала романтические истории, в которых графы влюблялись в бедных девушек. Уже в раннем детстве я стал выдумывать всякую всячину, и все это приходилось выслушивать детям в хедере. Однажды я заявил им, что мой отец — царь, и привел подробности, заставившие их поверить мне. Как могли поверить — до сих пор не понимаю. Уж я-то не был похож на принца.

В 1914 году началась первая мировая война. В 1915-м, когда мне было одиннадцать, немцы заняли Варшаву. В 1917-м я услышал необычайную новость: царь Николай II свергнут. Солдаты с саблями и ружьями не захотели его защищать, они поддержали революционеров. Если это действительно случилось, то, может быть, на самом деле скоро не будет ни бедных, ни богатых?

Но до этого было еще далеко. Варшава страдала от голода и тифа. Немцы хватали людей на улице и отправляли их на работы. Наша семья голодала, и было решено, что младшие дети, Мойше и я, поедут с мамой в Билгорай, где с едой легче. Мне было уже тринадцать, возраст бар-мицвы, а ответов на свои вопросы я все еще не находил.

Папа происходил из более знатного рода, чем мама, но редко говорил об этом. Дед мой, его отец, реб Шмуэл, был помощником томашовского раввина, отец деда, реб Ишая Конскер, — хасидом и ученым, но не раввином, отец реб Ишаи, реб Мойше, прославился как Варшавский мудрец, автор «Священного письма», его отец, реб Тувия, был штецкинским раввином, а дед, реб Мойше, — нойфельдским. Он был учеником знаменитого Бал-Шем-Това. Отец реб Мойше, реб Цви-Гирш, был жоркским раввином. Корни Темерл, моей бабушки по отцовской линии, уходят еще дальше, в глубь веков.

Дед Шмуэл не общался с людьми, соблюдая обет молчания. Много лет он отказывался быть раввином, предпочитая этому занятию изучение кабалы. Он часто постился и настолько усердно молился по утрам, что бабушка вынуждена была ежедневно менять ему рубашку, а это считалось неслыханной роскошью. Мать бабушки Темерл была ювелиром и содержала семью, бабушка поступала так же. В те времена уделом женщины было рожать детей, готовить еду, вести хозяйство и зарабатывать на жизнь, мужья целиком посвящали себя изучению Торы. Наши бабушки не жаловались, а благодарили Бога за то, что послал им ученых мужей. Позднее, когда бабушка уже не могла зарабатывать, дедушка согласился стать раввином.

В отличие от дедушки, бабушка общалась с людьми, и ее все любили. Она была дочерью Хинды-Эстер, известной тем, что Бельзский ребе Шолом предложил ей сесть, когда она пришла к нему. Бабушка страстно желала, чтобы ее дети изучали Тору.

Ее старший сын Ишая, который женился и осел в галицийском Рогатине, был богобоязненным и богатым бельзским хасидом, один сын умер, а две дочери вышли замуж в Венгрии. Вся любовь и внимание матери сосредоточились на младшем сыне, моем отце. Ее радовало, что в отличие от других юношей, модно одетых, увлеченных мирской суетой, читавших еврейские газеты и журналы, изредка достигавшие Томашова, сына влекло к иудаизму и науке. Он продолжал носить традиционную капоту [1] , полуботинки, платок на шее, у него были длинные пейсы. С детства он мечтал стать святым, в пятнадцать лет уже писал комментарии к святым книгам. Другие мальчики сторонились его, не любили за нежелание играть в волчка или в карты в Хануку, за превосходство и отчужденность.

Бабушка хотела женить сына как можно раньше, но богачам не нравились старомодные зятья, а бабушка еще и настаивала на том, чтобы невеста была из раввинского рода. Когда отца наконец обручили, невеста умерла, ему же предстоял призыв в царскую армию. Для такого юноши, как отец, не могло быть ничего хуже этого. В те дни обычно тянули жребий — тот, кому везло со жребием, освобождался от призыва. Отцу повезло, ему даже не пришлось предстать голым перед врачами, за что он много лет потом благодарил Бога.

Только после освобождения от службы семья поняла, какой он старый холостяк, — двадцать один год! В капоте, полуботинках, ермолке под бархатной шапкой, с рыжей бородой и длинными пейсами, он походил на пожилого хасида. Погруженным в религию, не проявлявшим интереса к другим людям, им владело лишь одно желание — жить как еврей. В его костюме недоставало только талеса — молитвенного покрывала женатого мужчины. Другие юноши, в начищенной до блеска обуви, в очках с золотой оправой, шутили, что Пинхас-Менахем стремится стать ребе-чудотворцем, и это было правдой: отец хотел очистить свою душу, чтобы творить чудеса. Помимо Талмуда и Писания, он читал труды хасидизма и случайно попавшуюся ему книгу по кабале. Его поведение нравилось матери, однако оно не было модным. Дочери раввинов читали современные книги, гуляли самостоятельно, ездили на воды, говорили по-немецки, иногда даже надевали модные шляпки. Молодому раввину следовало знать кое-что о практической стороне жизни, о коммерции, мирских делах, и отец не укладывался в образ представляющего интерес жениха.

Но вот предложили брак с дочерью хорошо известного в округе билгорайского раввина, бывшего раввина Мациева, что близ Ковеля, а до этого — Пурика в воеводстве Шедлиц. Это был раввин прошлых времен. Однажды, когда в Билгорай приехала театральная труппа, он надел капоту, отправился в сарай, служивший местом представления, и выгнал актеров вместе с публикой. Хотя Билгорай находился недалеко от просвещенных Замосця и Щебржеш, где жил «еретик» Яков Рейфман, дедушке с помощью старшин общины и хасидов удавалось сохранять Билгорай нетронутым, благочестивым. Кое-кто в городе считал раввина фанатиком, мракобесом, но его уважали и боялись. Высокий, плотный и крепкий, сохранивший к старости все зубы и волосы, он славился также как математик и знаток грамматики. Общиной он управлял, как древний вождь.