Эспада вскочил.

– Я готов, Экселенц!

Сикорски махнул рукой: сядь.

– Я и не сомневался, что ты захочешь принять участие в этой охоте, – сказал он. – Ты, Геннадий, понимаю, тоже – не прочь, но я хочу попросить тебя вернуться на Землю. События здесь могут по-всякому повернуться, а ты, как глава КОМКОНа, сумеешь внушить Мировому Совету нашу озабоченность происходящим… И еще, важное, собери стариков – тех, кто работал по Тагоре, – обсуди возможность возобновления частных контактов с Лабораториумом. Тряхни Айзека Бромберга. Он каким-то образом обменивался информацией с Ас-Су. Нам нужна поддержка тагорянского правительства, даже если это будет всего несколько слов открытым текстом: «да», «мы согласны» или что-то вроде того…

– Понимаю, Рудольф, – отозвался Комов. – Сделаю все, что нужно. Я хочу лишь уточнить один момент. Вряд ли прорыв тагорян к Центру и поиски артефактов можно квалифицировать как отвлекающий маневр. Скорее, это похоже на захват ключевых позиций…

– Ладно, после разберемся, – отмахнулся Сикорски. – У меня все… Тебя, Геннадий, ночью подберет «призрак». А ты, Диего, бери бот и лети в Столицу. Да! Вытащи из подвала свою слабосильную команду, а то, я гляжу, здешний комендант к ней уже присматривается. До свидания, товарищи.

Прежде чем заглянуть в подвал, Эспада вышел проводить Комова до крыльца.

– Давно хотел спросить, – сказал тот, с удовольствием вдыхая прохладный вечерний воздух, – кому это пришло в голову назвать секретный отдел бранным словом?

– Надо думать, профессору Поррумоварруи, – отозвался Эспада. – Ведь это он – лингвист. И потом, «массаракш» не всегда было вульгарным словечком. Прежде оно носило чисто религиозную коннотацию, но у последних поколений вошло в уголовный жаргон, а оттуда – в бытовую речь. Посему здешние ученые предпочитают использовать замещение – «М-теория», «М-баллистика», Отдел «М»…

Птицелов открыл дверь новой квартиры, снял мокрый плащ и повесил вместе со шляпой на крючок, содрал грязные ботинки. Принюхался. Пахло свежей, сдобренной сливочным маслом кашей. Гречневой.

Лия опять расстаралась. Сейчас поставит перед ним дымящуюся тарелку и кружку с чаем. И заведет старую песню: «Что так поздно? Ты же знаешь, как это опасно – возвращаться с работы затемно. Ну когда мы уедем отсюда, а? Давай вернемся в наш поселок, ты будешь охотиться, а я – огородничать помаленьку…» Ну вот как ей объяснить, что на работе аврал? Что весь Отдел «М» стоит на ушах, из-за событий в дельте Голубой Змеи. Да и не только Отдел. Вся государственная машина Свободного Отечества вертит своими винтиками да колесиками, как очумелая, готовится к войне с диковинным врагом – с насекомыми. Нет, не объяснить этого Лие. Остается только молчать и изредка морщиться, когда заноет вдруг простреленная рука. А ведь еще предстоит объявить супруге, что скоро он снова улетает в командировку. Представить страшно, сколько слез будет пролито…

Птицелов на цыпочках прокрался в детскую. Киту не спал. Сидел в кроватке, задумчиво обгладывал деревянного гвардейца. Зубки чесались у наследника никому неведомого герцогства Хаззалгского. На отца Киту внимания не обратил. Взгляд его змеиных глазенок был направлен на замызганное окно, за которым метались в тусклом вечернем свете черные силуэты. Малыш развлекался, гонял летучих мышей, как гоняют породистых турманов голубятники. Только юному герцогу не было нужды забираться на крышу и оглушительно свистеть. Он оставался в своей кроватке и… Кто знает, каким макаром умудрялся Киту повелевать неразумными тварями?

Птицелов даже и не пытался размышлять на эту тему. Так ведь и последние мозги вывихнуть можно! Он протянул руку к голове сына, чтобы погладить по серебристой шерстке, но ладонь его замерла на полпути. Рядом с Киту столбиком торчала здоровенная панцирная крыса.

– Ах ты ж зараза! – прошептал Птицелов, приноравливаясь, как бы пришибить гадкого грызуна и не напугать сынишку.

Панцюк почувствовал угрозу. Цепляясь крошечными коготками за байковую рубашонку малыша, он взобрался ему на плечо. Повернулся мордочкой к Птицелову, вздыбил чешуйки на спине и пропищал:

– Не трогай моего говоруна!

Птицелов отшатнулся, переспросил:

– Чего?

– Животное-говорун, – пояснила крыса. – Я сам его вырастил.

– Киту, так это ты? – сообразил наконец Птицелов. – Не знал, что ты говорить умеешь…

– Умею, – отозвался малыш, – только здесь…

Панцюк похлопал розовой лапкой Киту по серебристой макушке.

Птицелов опомнился. Разумеется, крысы не говорят. Дело в телепатии. Голос панцюка звучит у Птицелова в голове. Вернее, это голос Киту звучит в голове, а панцюк просто пищит, как ему и положено. Животное-говорун…

Птицелов вдруг совершенно отчетливо увидел будущее своего приемного сына…

Пещера, где с потолка свисают корни, похожие на голые крысиные хвосты… Желтые змеиные глаза с пульсирующим зрачком… И чужие холодные слова, которые не произносятся вслух…

Киту нечего делать в Столице. Он здесь чужой. Его место там, в радиоактивных пустошах за Голубой Змеей. Его судьба быть учителем, защитником и врачевателем отверженных. Он – будущий Колдун, пастырь мутантов, существо, пришедшее из Массаракша, но принадлежащее Миру. А истинное предназначение мутанта Птицелова не в том, чтобы гоняться за иномирянами, а в том, чтобы кормить и охранять Киту до тех пор, пока тот будет нуждаться в приемном отце.