Шрифт:
Ольга Кучкина пишет о духовной победе:
Но дух переводит себя через время,берет на себя предыдущее бремя…А когда бремя отбирается, место его занимает другое: радость любви.
Он меня любит. Простейшая вещь.И отворяется огненна пещь,птица дымится и куст опаленс неопалимо-купинных времен.Он меня любит. Кончается век,век погорельцев, усталых калек.Из-под опущенных нежностью веквижу, как Стиксом бредет человек.Любовь врывается в жизнь поэзии, но поэзия верна себе, своему мирочувствию. Не поэт, а стихи его первичны – поэт лишь записывает их. Так записывали все истинные поэты.
Опьянение Божественным присутствием, о котором говорил афонский старец Иосиф Исихаст, не постоянно. Это – дар. Дар пребывания в ином духовном пространстве, оно и взывает к душе поэта, словно требует его открыться. И здесь нужна особая работа – сосредоточенность для познания вечного блага жизни. Это прочитывается в стихах Ольги Кучкиной, как прочитывалось в стихах Бориса Пастернака, поэтическая приверженность автора которому несомненна.
Книга Ольги Кучкиной дала возможность сказать Владимиру Корнилову, узнавшему ее поэзию: «Она пришла и перевернула все мои представления о поэзии. Я думаю, что каждый поэт, если он настоящий, приходит и переворачивает наши представления. Если он не переворачивает, он во втором или третьем ряду».
…На творческом вечере в Доме архитектора зал замер, слушая, как Ольга читает стихи. Похвальные речи были не нужны, книги «Високосного века» быстро разошлись.
А через несколько дней было написано новое стихотворение:
Пронеси эту чашу с довольствием мимо меня,пронеси эту чашу с довольством куда как подальше,я отказа прошу от любой разновидности фальши,похвальбы и пальбы вхолостую, без дрожи огня.Роковая удача – и прыгает сердце, как мяч,и заходится разум за ум от дурного блаженства,я прошу не отнять осознания несовершенстваи – как дара – пройти мимо сытых никчемных удач.2002
Евгений Евтушенко
Открытие
Я давний читатель Оли Кучкиной. Мне всегда нравились ее романтичные, чуть сентиментальные статьи. Она внесла в публицистику «Комсомольской правды», в лучшие годы этой газеты, что-то свое, какой-то лирический, я бы сказал, аромат. Оля и прозу писала, и пьесы. Она настолько мне всегда нравилась, я ее уважал и даже обожал, если хотите знать, просто как женщину, как писательницу, как журналиста. Она – одна из лучших шестидесятниц. Меня ее стихи поразили. Вот я сейчас буду просто читать ее стихи, больше, чем говорить. Я не представлял, что у нас есть такой своеобразный тонкий лирик. Рядом. Не замеченный мною. Антологистом! Это открытие для меня было. Я всего-навсего в прошлом году – да не в прошлом, а в этом году! – открыл ее стихи.
А посмотрите, какие поэты о ней писали! Олег Чухонцев, Новелла Матвеева, Владимир Соколов, Владимир Корнилов – очень строгие к другим поэтам критики.
Посмотрите, Володя Корнилов говорил: «Это стихи, которые каждый должен читать один, про себя. Это особого рода стихи. Меня книга удивила и даже потрясла. Во-первых, какой-то молодостью удивительной. Во-вторых, тем, что она ни на кого непохожа. Мы дико устали от проповедей, а теперь устаем от исповедей, особенно женских – женщины несут все свои беды и на нас обрушивают, да каждая еще громко, да еще с истерикой, по принципу выведения шлаков. Кажется, что у Кучкиной – другое. Она ни от чего не освобождается. Боль остается с нею, а вот как бы тень боли, дыхание, ветерок от этой боли достаются нам. И вообще она не навязывает себя. Наоборот, показывает себя нам как бы в перевернутый бинокль. Тут благородство. Это редкий случай. Я даже, по-моему, этого еще не встречал…»
Вы представляете такое, если профессиональный поэт говорит такую вещь, что он этого еще не встречал!
«Она пришла и перевернула все мои представления о поэзии. Я думаю, что каждый поэт, если он поэт, приходит и переворачивает наши представления. Если он не переворачивает, он во втором или третьем ряду».
Это Владимир Корнилов сказал еще в 1999 году. А я, в общем, выпал из числа ее читателей, а теперь буду читать все преданно и трепетно, что она будет писать.
Я беженец, я без вести пропала,заложница за ложный выкуп,я тот солдат, кому из самопалапатрон последний на прощанье выпал.Я тот старик гундосый и старуха,что в доме престарелых позабыты,с потерей вкуса, зрения и слуха,за что, попавши под руку, избиты.Я тот полковник, с жабьими очами,снасильничавший тощую чеченку,расстрелянная, брошенная в яме,я им размазана кишками по застенку.Убийца и убитый, соглядатайвсего, что на земле при мне творится,я молча в этой должности треклятойсмотрю, когда же небо отворится.Гениальные стихи!
Отравила меня жизнь, отравилаВсякой дрянью из судков перекормила,ну а я-то что ж, совсем невиновна,как дурак, глотать бессчетные говна…Вот это слово, вправленное во множественное число, литературно даже звучит, почти красиво.
Я хотела быть, как все, и даже ближе,а в то же время выше стать, а стала ниже,перепачканные белые одежды,перепорченные кислые надеждыТравит душу, мучит рвота как рота,от солдатской вони мелкая икота,что издевкой, что насилкой, все больно,еще хуже, когда добровольно.Быть участником пирушки постыдно,повара в крови, что так очевидно,разблюдовка раз от разу все хуже,неужто это он и есть, последний ужин?А как хочется, не можется напитьсяиз криницы чистой-чистой водицы,в свежий ветер, как в тряпицу, обернуться,от себя рвануться и – не вернуться.