Всех помню…

Аннотация
Отец прапорщика оказался фронтовиком, вспоминал войну, рассказывал, что преподает теперь в гостиничном техникуме хорошие манеры будущим официантам и сервирует столы для представителей.

Ехали в отпуск в Москву командир роты старший лейтенант Селезнев и замкомвзвода, деловой и напористый сержант Прямков. Селезнев — в очередной. Прямков — в краткосрочный. Ехали в одном вагоне. И, конечно, не обошлось у них без общих разговоров. И больше — о службе. Например, об учениях, на которых отличилась рота, недавно принятая Селезневым. И старший лейтенант высказался в том смысле, что сам факт предоставления ему без всякой заминки отпуска, безусловно, связан с успехами роты, зависел от солдат и от вас, мол, Прямков: не подвели в трудных условиях учений, действовали умно, сноровисто.

Прямкову было приятно это слышать и захотелось ответить, что он впредь будет делать еще больше хорошего, чтобы роту отмечали высокими оценками, а старшего лейтенанта почаще отличали по службе, Потом, глядишь, назначат и на батальон. Хотя к тому времени он, сержант Прямков, наверное, уйдет в запас и возвратится на завод в свой горячий цех — работать подручным сталевара, но ведь можно переписываться, и ему станет радостно, когда узнает, что бывший его командир роты командует батальоном.

Что-то неизъяснимо влекло Прямкова к старшему лейтенанту. Сержант попытался ответить ему откровением на откровение, четче выразить свои ощущения, но в голове у него ничего толкового не сложилось, и он только спросил, какая будет следующая остановка и не потребуется ли старшему лейтенанту чего-нибудь купить в станционном буфете — мигом сбегает. Селезнев ответил, что ему и самому приятно поразмяться. И поездное время опять потекло в замечаниях о чем-нибудь вдруг мелькнувшем за вагонным окном, в досужих мнениях о пассажирах, в рассказах о всяких случаях.

Так они доехали до Москвы, на платформе обменялись адресами, затем спустились в метро. Но тут оказалось, что ехать им в разные стороны и по разным радиусам. Они постояли еще и поговорили. На прощание старший лейтенант склонился к уху Прямкова и, словно задыхаясь, сказал:

— Вот приехал, а не уверен… Она — стюардесса, с виду фасонистая такая, кинокартинная.

— Да-а… это, конечно… — озадаченно и понимающе ответил Прямков, сдвинул фуражку на затылок и обнажил лоб в мелких родинках.

— Вот и гадаю: получится ли что у меня? — командир роты уставился на родинки Прямкова, будто впервые их видел. — Поедет со мной, а? Ведь какая у нее сейчас работа… Объявит фамилии экипажа, перечислит заслуги командира корабля, сообщит высоту и продолжительность полета и пожелает счастливого пути…

— Минеральную водичку с конфетами разнесет на подносике, — добавил Прямков. — А давно знакомы?

— Детдомовские с ней.

— Все будет хорошо, товарищ старший лейтенант, — помедлив для весомости, заключил Прямков и подумал, что уж он бы ничего не пожалел, чтобы помочь командиру. Но вот так подробность: старший лейтенант и его стюардесса — из детдома, как и он, Прямков. И сержант собрался было сообщить Селезневу о таком интересном совпадении, но толпа отнесла их к эскалатору, а там у старшего лейтенанта отказал замок на чемодане — пришлось тут те на ходу им заняться и кое-что уплотнить в чемодане. Плохо умещалась бутылка с лекарственными красными ягодами в собственном соку. Он опять удивился совпадению — сам везет такие; местные жители говорили ему, что они хороши от повышенного давления и привезти такой подарок из лесного края будет нелишним, найдется им применение.

Сейчас он доедет до станции метро «Пролетарская», позвонит Анастасии Ивановне и спросит, когда можно ей занести. Она писала ему, что работает в заводском музее, что там у нее много интересных экспонатов и старинных документов. Что ж, заведовать таким музеем почетно и как раз по возрасту для Анастасии Ивановны. Прежде чем стать директором детдома, в котором Прямков рос и учился, она долго работала на заводе у станка. Потом была директором профтехучилища, которое он кончал. Затем трудилась в кадрах завода и «распределяла» Прямкова.

«Ах ты, мои дорогой. Ну спасибо, попринимаю. Значит, по столовой ложке перед едой?.. И кто ж тебя надоумил-то? Ведь все вы там в армии богатыри, кто мог тебя надоумить ягоды привезти?» — спросит она и потянется погладить его по голове, как гладила в детдоме и профучилище. А последний раз, в отделе кадров, он застеснялся и не дался.

В метро было прохладно. Вот все ярче и ярче зарумянились изразцы уходящей в черную прорву тоннеля стены, будто там далеко-далеко встало солнце и бросило первый луч. Потянуло ветерком, предвестником приближающегося поезда. Легонько качнулась люстра. И этот отсвет из тоннеля, это еле заметное покачивание люстры разбудили в Прямкове воспоминание о том, как он до армии по утрам ездил на работу.

В вагоне метро он полюбовался собой в дверном стекле, чуть повыше надписи «не прислоняться», нашел, что значки на кителе смотрятся значительно, и подумал, не сойти ли ему сейчас заодно на «Площади Ногина», чтобы заглянуть в гостиницу «Россия» и передать привет метрдотелю, отцу прапорщика. И сошел. Однако быстро обернуться не удалось. Отказаться сесть за столик было невозможно. Отец прапорщика оказался фронтовиком, вспоминал войну, рассказывал, что преподает теперь в гостиничном техникуме хорошие манеры будущим официантам и сервирует столы для представителей разных зарубежных фирм.