— Если бы вы так поступили, вы сейчас были бы на свободе. Понимаете, на свободе.

В эту минуту подошел полицейский и велел нам разойтись. Когда он открыл стеклянную дверцу, чтобы взять трубку, звук умолк. И мы все почувствовали облегчение, словно у постели больного, который пришел в себя. Все вдруг точно очнулись и пошли кто куда, по своим делам. А я побежал к мосту. Хотел ее догнать. Я искал ее на всех улицах, искал и в следующие дни. Напрасно. В тот вечер, мосье, пойдя на этот звук, я ее потерял.

— В ваших прежних показаниях вы утверждали, если я не ошибаюсь, что познакомились с этой Элианой на предприятии, где работали. Так что же правда, что же соответствует истине?

Когда ищешь, мосье, всегда приходится сделать круг. Я в поисках Элианы сделал большой круг. Я искал ее повсюду, как потерянную иголку. Я ждал ее. И в итоге нашел совсем рядом. Благодаря Альберу. Он, по своей привычке командовать мной, послал меня как-то отнести документы в подвал. Я должен был постучаться в дверь с надписью «Архив» и отдать пакет той женщине, которая сидит за столом.

Я спустился туда в обеденный перерыв. В конце коридора, под лестницей, постучал в дверь, раз, другой, потом вошел. Точно в пещеру — окна в комнате не было, стояла мертвая тишина. В глубине я увидел стол с зажженной лампой. Я подумал, что та, которая работает в этом подвале, должно быть, пошла в столовую. Я положил пакет на стол и стал бродить между доходившими доверху полками, где стояли папки с завязками. Меня не оставляло ощущение, что я в пещере, в укрытии, сам не знаю почему. Торопиться мне было некуда, я сел возле стены и, наверно, уснул. Я даже не слышал, мосье, как отворилась дверь, как она вошла. Я только услышал крик и увидел где-то между полками ноги, юбку. Это была Элиана.

— Итак, чтобы облегчить задачу секретаря, будем считать установленным, что вы познакомились с ней на работе, и перейдем к тому, что произошло потом.

Потом, мосье, она рассказала мне, что в тот день, услышав шорох, чуть не убежала. Подумала, это крыса. Я ответил, что, может, я и есть крыса. Она рассмеялась и сказала: «Значит, молодой человек разглядывал ножки девицы и молчал. Так ведь?» Я должен еще сказать, что в тот день она была в своей яркой клетчатой юбке, в шотландской юбке, и что она мне ответила «порядок, порядок» — она повторяла это слово по любому поводу: когда подсчитывала, сколько денег в сумке, когда проверяла, хорошо ли начищены кастрюли, когда получала счет за покупки. В тот день она повторила мне свой «порядок» два раза, с серьезным лицом, как девочка, которая играет. Потом, переменив тему, рассказала, что это место на заводе принадлежит ей, ей одной, и что обычно она не позволяет никому сюда заходить, разве только иногда своей подружке. «Это девушка, которая рта открыть не смеет, всего боится, на все соглашается. А я учу ее бунтовать». Я спросил — против кого. Она ответила: «Против Иерархии». Объясняя мне все это, она, словно происходящее ее необыкновенно забавляло, порылась в своем шкафу и вытащила мешок с крупными орехами.

— Ее фамилия Дюшмен, не так ли?

Она раскрывала скорлупку кончиком моего ножа, Нащупывая щелочку, и рассказывала мне, что ее родители погибли оба в один день — во время войны. Во время бомбежки. Не захотели спуститься в подвал. А она тогда жила у дяди в деревне. Она говорила, что в саду, посреди разрушенных домов, стояло раскидистое ореховое дерево и ока проводила на нем весь день, сидя на ветках, как белка.

— Элиана Дюшмен, уроженка Сент-Мер-Эглиз.

Я подал ей орех, и она принялась чистить его, неторопливо, скорлупку за скорлупкой, точно швея, которая вытягивает иголку, объясняя мне все с той же серьезностью: «А я, знаете, люблю орехи, только когда они свежие». Я ничего не отвечал. И тогда, бережно зажав орех в пальцах, она дала мне половинку или четвертинку, словно мы обменялись драгоценностями, а мне захотелось сейчас же рассказать ей про мост, подойти к ней поближе. Но в эту минуту, мосье, наверху завыла сирена, застучали машины, задрожали стены, и из-за всего этого шума, мы, несмотря на орех, почувствовали себя вдруг очень далекими, что-то вроде бы встало между нами. Мы были как два пассажира в двух разных поездах.

Этой минуты я, мосье, никогда не забуду, она мне часто снилась в моей камере. Будто я стою у двери с надписью «Архив», держась за ручку, а напротив меня Альбер, и я зову ее, зову: «Элиана, Элиана!» Но сколько я ни кричу, она сидит там, склонив голову над своим столом, освещенная маленькой лампочкой, и не слышит, не отвечает — точно умерла, точно ее убило молнией. Точно я снова потерял ее, во второй раз. И тут я, мосье, просыпаюсь в своей камере и снова пытаюсь увидеть ее, позвать.

— Кто-нибудь на заводе знал, что вы встречаетесь?

Ежедневно, в полдень, мы встречались в подвале, под заводскими стенами, под машинами. Мы находили друг друга. Чтобы поговорить, позавтракать вместе. Хлеб, яйцо, яблоко. Здесь, среди полок, при свете маленькой лампы мы были совершенно одни, мосье, и нам было так хорошо, что нередко мы оба воображали, будто мы на привале, где-то далеко, как в фильмах, — ночь, повозки распряжены, горят костры. Нам было так хорошо, мосье, что порой, когда мы вспоминали о неизбежном пробуждении машин, о городе над нами, нам чудилось, что и мы тоже ждем налета бомбардировщиков, конца света.

— Полно, полно, успокойтесь. Я хочу знать одно: был ли кто-нибудь, Альбер например, в курсе? Ответьте мне.

Очень скоро, не сговариваясь, мы стали встречаться после работы, на улице. Около решетки метро. Я ждал ее, читая газету, в гуще людей, машин, время от времени отрываясь от всех этих слов и оглядывая перекресток, уличные часы, мокрый тротуар. Я шептал про себя: «Элиана, Элиана» — и почти всегда, точно услышав меня, она возникала из темноты, из дождя, выходила на свет фонарей. Перекинувшись несколькими приветливыми словами с продавщицей газет, она подходила ко мне. И тут, мосье, все преображалось, все кругом делалось каким-то милым. Она брала меня под руку, и мы шли куда глаза глядят, не выбирая улиц, мы брели, притрагиваясь к стволам деревьев, присматриваясь ко всему кругом, к каждому кафе, к каждому магазину, точно собирались все купить, все съесть. Время от времени мы переходили на другую сторону, лавируя среди машин, и они не делали нам ничего дурного. Мы стукались об их крылья, о теплые радиаторы, о зажженные подфарники. «Может, и у нас когда-нибудь будет машина», — говорила Элиана.