Теперь, когда не приходилось более беспокоиться о благополучии незнакомки, Себастьяну стало легче дышать.

— Я вам, должно быть, показался настоящим сумасшедшим, а?

Ответить на такой вопрос смотритель экипажей не отважился.

— Понимаете, я увидел женщину, которая показалась мне весьма опечаленной, я и подумал, не требуется ли какая-либо помощь.

Испуганное выражение сошло с лица служителя, он даже слегка усмехнулся.

— Ага, теперь понятно. И я еще раз прошу извинить меня, сэр, за то, что принял вас за одного из братьев, о которых они тут говорили — ясно видно, что вы не из этих чертовых шотландцев.

— А мужчина и женщина — оба шотландцы? — Ну да, стоило Себастьяну подумать об этом, и он вспомнил, что у него мелькнула такая мысль, когда незнакомка убегала из библиотеки. Эта маленькая подсказка заинтересовала его, и он сделал шаг вперед. Неожиданное движение, кажется, изрядно переполошило служителя. Маленькие глазки его раскрылись широко, как у совы.

— Я... я не могу сказать точно, сэр, но разговаривали они, похоже, как одна судомойка-шотландка, с которой я был когда-то знаком... ну, эти-то, ясное дело, знатные господа.

Те двое, в вязовой рощице, были шотландцами — несомненно, братьями, упоминание о которых услышал смотритель.

— Они вам, случайно, не назвали своих имен?

— Нет, сэр. С какой стати? Как я вам и доложил, леди нисколько не пострадала. — Даже в лунном свете было заметно, каким настороженным и испуганным стало лицо смотрителя. — Еще раз простите меня, сэр, за мою оплошность.

Себастьян уже слишком долго наседал на этого человека, и всякие новые вопросы лишь возбудили бы у того подозрение и привлекли бы нежелательное внимание к самому герцогу.

— Примите благодарность за то, что успокоили меня, добрый человек. Всего вам хорошего. — Он дал служителю монетку и поспешил назад, на Большую аллею, где осталась бабушка.

Итак, ему не удалось познакомиться с этой леди, однако нынешний вечер, как оказалось, отнюдь не был потрачен впустую.

Сьюзен сидела в темной гостиной и ждала. Восковые свечи стоили дорого, надо было беречь те огарки, какие еще оставались в доме. Да она могла и в темноте посидеть — ее, в отличие от Айви и Присциллы, темнота никогда не пугала. Кроме того, она отлично знала, что не пробудет долго в одиночестве. Убегая из закусочной в Воксхолл-Гарденз, Сьюзен слышала, как ее окликает Присцилла. Она скоро приедет сюда вместе с братьями, и все они будут стараться залечить ее душевные раны, как всегда. За короткое время, прошедшее с годовщины смерти Саймона, Сьюзен начала чувствовать себя так, словно кожа у нее стала тоньше кисеи, и любой сочувственный взгляд прорывался прямо в ее сердце, где хранились воспоминания о Саймоне, ее любимом.

Заслышав стук копыт по мостовой, она выглянула из окна гостиной и увидела коляску, на очень большой скорости сворачивавшую из-за угла. У самого дома коляска стала притормаживать, как и ожидала Сьюзен. Это Присцилла. Не иначе.

Дверь экипажа резко распахнулась, и оттуда вынырнул Киллиан, спрыгнул, не дожидаясь, пока кучер окончательно остановит лошадей. Обернулся как раз вовремя, чтобы подхватить выпрыгнувшую следом Присциллу, и близнецы взбежали по ступенькам особняка.

С грохотом отворилась парадная дверь, вестибюль наполнился шумом торопливых шагов.

— Сьюзен! Сьюзен! Ты здесь? — В дверях гостиной возник силуэт Присциллы. — Боже мой, Киллиан, а что, если она уехала?

— Не уехала я, — громко сказала Сьюзен. Она сидела на кушетке под окном, лунный свет обрисовывал ее фигуру, но не позволял разглядеть лицо. Им не видно, что она больше уже не плачет. Что на лице ее снова привычная маска.

Она услышала шорох свечных огарков в ящичке, потом увидела Киллиана, который прошел к камину и схватил трутницу[11]. Он ударил кремнем о кресало, высек искры, потом синим пламенем замерцала спичка с вымоченной в сере головкой[12]. Спичкой он поджег свечу, которую протянула ему Присцилла.

— Можем поберечь свечу, Сьюзен. — Присцилла принесла настольную лампу[13] и поставила на чайный столик перед сестрой. — Так, по-моему, гораздо лучше, разве нет?

Киллиан так и стоял столбом в дверях гостиной.

— Мы беспокоились о тебе. Не следовало уезжать из сада одной.

Присцилла опустилась на колени рядом с сестрой.

— Я прошу прощения за то, что наговорила тебе, Сью. Я не хотела тебя обидеть. — Она легла щекой на колени Сьюзен. — И сама не знаю, с чего это я сказала такие обидные вещи тебе — своей сестре, которую так сильно люблю. Как будто за последнюю неделю я только и старалась сделать тебе побольнее.

— А что, разве не так? — Сьюзен погладила сестру по голове.

Присцилла вскинула голову. Луна освещала ее, и в этом свете волосы Присциллы казались черными как вороново крыло, а кожа — белой как фарфор. Блестящие глаза были широко раскрыты. Минуту-другую она ничего не отвечала, потом разразилась потоком слез. С трудом поднялась на ноги и отошла на середину комнаты.

Сьюзен хотела тоже встать с кушетки, но Присцилла остановила ее, вскинув руку.

— Т-ты знаешь. Ты же знаешь, ведь правда? — Ее била крупная дрожь.