Шрифт:
Из сотен людей, знакомых с Большаковым, вряд ли два-три знали, что он притворяется чудаком. Это было его второй профессией, дополнительной к физике пространства. Остальные считали его чудаком искренним — это помогало. Он явился на прием к послу в вельветовой куртке, в его кабинете не было письменного стола, но помещался огромный, красного дерева, на восьми ногах, обеденный стол «ампир». Комиссия, собравшаяся за этим столом, утвердила проект баросферы, не заметив главного: аппарат мог поднять двух-трех человек взамен трех собак или дюжины кроликов, регламентированных проектом. Рыжий Тигр смотрел далеко вперед. Кажется, он предвидел результаты первых опытов с баросферой. Собаки-то возвращались невредимыми, но объективная приборная информация была смертельно скучной, казалось, что СП состоит из раскаленной магмы и безводных океанских глубин. Вот чего искренне не выносил Большаков — скуки… Он пламенно мечтал о неведомых формах жизни, о монстрах, о колмогоровской «мыслящей плесени» — прекрасная идея!
Чтобы увидеть, зафиксировать, донести до науки информацию об этом гипотетическом, но несомненном мире, нужны были наблюдатели — не мертвые приборы, не кинокамеры. Магма, из которой биосферу выбрасывало на Землю, могла оказаться мыслящей… Между тем, на «тигрятниках», теоретических семинарах Большакова, звучали те же скептические голоса: теория — не истинна, аппарат уходит в недра нашей планеты. Рыжий Тигр молчал, ждал. После двадцать седьмого опыта, на очередном семинаре поднялся Рафаил Новик, бледный до смуглоты, очень спокойный. Он сказал: «Наша группа — Бурмистров, Карпов и я — готова к выходу в СП. Доктор не возражает. Товарищи, надо посмотреть своими глазами, правда?»
…Втиснутые бог знает куда, в неведомое пространство, растерянно переглядывались. Рафаил Новик, Владимир Бурмистров, Николай Карпов. В отсвечивающем конусе иллюминатора проявились зеленые и черные пятна, еще через секунду они превратились в зеленую неподвижную лиственную массу. Ослепительные пятна на свету и чернота в тени, и сверху густо-синие клинья неба. Опять спустились к приборному щиту: температура, давление, влажность воздуха, состав атмосферы, проба почвы, радиация. Все как на Земле. Теория рухнула — на другой планете, в нашем или чужом пространстве, не могут в точности воспроизводиться земные условия! Оставалась последняя проверка: бывают сверхтонкие отличия, неуловимые анализом. И Рафаил распорядился: «Контейнер…»
Через хитроумный массивный герметический шлюз они вытолкнули контейнер с двумя белыми мышками внутри. Пятнадцать минут мыши обнюхивались, карабкались на стенки контейнера — чувствовали себя как на даче. Затем они исчезли из поля зрения — взобрались на перископ.
Сказав «а», следует сказать «б», то есть, открыть люк и выйти. С минуту они совещались, но дело было ясное — теория теорией, а здесь Земля, и надо выходить, чтобы убедиться непосредственно. Сняли шлемофоны. Колька поджал губы и подвернул маховичок. Потихоньку. После первого оборота червяк расклинился и вертеть стало легче. Он вертел и считал обороты. На девятом рукоятка освободилась, и, нащупав коленом рычаг, он толкнул посильнее. Крышка люка отвалилась наружу. Тогда Колька высунул руки из горловины, ухватился за скобы и рывком поднялся по пояс над внезапно сверкнувшей сталью баросферы.
Глава 3
Он окунулся по пояс в густую банную жару, поднял голову и увидел небо. Над лесом густое синее небо, литое из синего стекла. Ему в детстве снилось, что бывает такое небо.
Он зажмурился и посмотрел вниз, вдоль выпуклой стены аппарата, и увидел траву, густую и короткую, и прозрачную воду, перетекающую прямо поверх травы. В потоке сверкали блики, слепя глаза, и он понял, что солнце стоит над головой и печет ему затылок. Он вывернулся в люке, глянул вверх — солнце опалило лицо, как пламенем электросварки — и опять повернулся, как в танце, и заглянул вниз, покруче, под баросферу. Там лежал узкий серп тени. На гребне дрожало отражение солнца.
Колька крикнул: «Хлопцы, жара тропическая!» и выскочил на верхушку аппарата. Неуместный восторг охватил его. От восторга он подвывал и, утвердившись на монтажной площадке, скрестил руки, как капитан Немо. Мимолетно подумал, что в тропиках водятся хищники. Леопарды-людоеды, каково?
Баросферу, метрах в сорока, окружала густая стена леса, никакого опасного движения там не замечалось. Вода полосой текла из леса, прямо в траве, и уходила под деревья за Колькиной спиной. Пролетела птица. Нормальная птица — с двумя крыльями и хвостом… Вот вам и Совмещенное Пространство! Солнце в зените, Центральная Африка, Цейлон, Борнео!
— Ах, море черное, песок и пляж, — затянул он.
Из люка вылез Володя с беретом в зубах:
— Покройся…
— Рафа, эй, капитан! — прокричал Колька. — Эй, ждем тебя!
Из люка глухо донеслось: «Да погоди ты, Свисток». Володя озирался, разочарованно распустив губы. Был он толстый, домашний, берет стоял на его голове колом, очки светились. А кругом, в мареве, молчали джунгли, как немое цветное кино, и лишь в одном месте чернел туннель в подлеске. В глубь его глаз не проникал: солнце светило слишком ярко. Жгло сквозь куртки и рубахи, как утюгами. Володька смотрел на солнце в кулак и приговаривал: «Секстан бы или теодолит…»
Рафаил наконец высунул голову и ответил с сердцем:
— Толку ли в твоем секстане!
Помолчали. Проследили, как птица взмыла над деревьями и пошла набирать высоту — кругами.
— Сюрприз, — сказал Рафаил, — сюр-приз, что значит — в награду…
Птица ушла в немыслимую высоту, исчезла, растворилась…
— Вот так сюрпризы. Один за другим. Коля, бортчасы ушли в нуль.
Колька отмахнулся:
— Квантовые часы ушли влево? Предохранитель сгорел. Вернемся, сменим.