Такие раздумья о своей профессии приходили ему в голову редко и быстро уходили, забывались. А сейчас он просто не дал себе воли, встал со скамьи и, все еще сожалея, что нет в руке тяжелой палки с набалдашником, направился в гостиницу.

Шел допрос свидетелей. Перед судейским столом стояла мать убитого. Сухопарая, в черном платочке на седеющих волосах, она хотела казаться скорбной, но время от времени забывалась, и сухое, остроносое лицо ее выражало откровенную неприязнь и подозрительность. И отвечала она так, словно бы хотела сказать: «Знаю я вас, запугать меня хотите». Подозрительность, наверное, была у нее в характере, кроме того, кто-то скорее всего подогревал в ней недоброе качество, внушая, что дело хотят замять, а убийцу выгородить.

Больше всего вопросов матери убитого задавал один из заседателей, тот, что сидел справа от судьи, седоусый, с седыми висками лобастый мужчина, рабочий мебельщик. У Андрея Аверьяновича сложилось впечатление — этот заседатель не убежден, что подсудимый преступил пределы необходимой обороны. Вернее, он убежден в обратном.

Судья непроницаем, глаза его под щегольскими очками без оправы посверкивали остро, он внешне бесстрастен и не проявляет предпочтения, как это случается, обвинителю перед защитником. Судья ни разу не прервал адвоката, и Андрей Аверьянович чувствовал, что он и дальше не будет мешать.

— Не случалось вам слышать от сына фамилию Кушелевича? — спрашивает народный заседатель, пожилой, седоусый, с тяжелыми руками, которыми он время от времени трогает свои усы.

— Может, и случалось, — отвечает мать убитого. — В поселке все знали Кушелевича.

— И сын ваш его знал?

— И сын знал.

— И говорил о нем в вашем присутствии?

— Не помню.

— Откуда же вам известно, что он знал его?

— Кто же его в поселке не знал.

— Вам не было известно о том, что Кушелевичу собирались отомстить за поимку браконьеров?

— Нет, не было известно.

— В поселке Желобном об этом говорили не стесняясь.

— Не слышала.

— Какие у вас были отношения с сыном?

— Обыкновенные.

— Он рассказывал вам о своих жизненных планах, о том, что собирался делать в ближайшее время?

— Нет, не рассказывал.

— Значит, ничем с вами не делился, ни горем, ни радостью?

— А чего ему делиться?

— Что же он — не разговаривал с вами?

— Почему не разговаривал?

— О чем же?

— Рубаху велит постирать, залатать что…

Заседатель пожал плечами и сокрушенно сказал:

— У меня вопросов больше нет.

Обвинитель поинтересовался, на какие средства жила мать убитого. Она ответила, что получала пенсию за мужа, дочь присылала иногда.

— Сын работал?

— Работал.

— Где?

— Шофером в леспромхозе.

— Постоянно?

Она сделала вид, что не поняла вопроса.

— Последнее время он работал в леспромхозе?

Выяснилось, что уже около года Моргун в леспромхозе не работал.

— На какие же средства он жил? — это спросил седоусый заседатель.

— Кто ж его знает на какие, — ответила мать Моргуна, — я его не допрашивала.

— Чем же он питался? Обедал где?

— Дома обедал, где же еще.

— А деньги на харчи давал?

— Давал, а как же. Кто же его задаром кормить станет?

— Где же он брал деньги, если почти год не работал?

— Кто же его знает где, про то он мне не докладывал.

Заседателю хочется сказать: «Ну и семейка!», но он только вздыхает.

Андрей Аверьянович про себя улыбается: если обвинитель хотел своими вопросами подвести дело к выводу, что смерть Моргуна лишила престарелую мать кормильца, то попытку его нельзя признать удачей.

Судья поворачивает голову к защитнику:

— У вас есть вопросы?

— Есть, — говорит Андрей Аверьянович. — Ваш сын был левша?

Мать Моргуна повернула к защитнику свое востроносое лицо, на котором отразилось удивление. Ответила не сразу, словно бы думала, как получше ответить.

— Ел левой рукой, это верно, — сказала она тихо, видимо, так и не решив, какой вред может произойти от этого признания.

— А стрелял с какого плеча?

— Кто же его знает, с какого, при мне он не стрелял, — тут уж она отвечала уверенно, как по-заученному.