А вот и двор. Клен с длинной веткой, на которой с утра до вечера скрипели качели. За деревом — низенький дом, палисадник. Точно так, как двадцать лет назад. По тонким жердочкам вьются чернильной синевы крученые паничи и пахнет на весь двор пунцовой гвоздикой. Женщина подошла к двери и несмело постучала. Всю жизнь входила она сюда без спросу. Девчонкой влетала с улицы, потряхивая тонкими косичками, а затем, когда настала пора, осторожно, будто по тонкому льду, шла по двору на высоких каблуках с парнем в черном костюме. Она прятала лицо от соседок. Все знали ее тут босоногой девчонкой. А босоногим девчонкам стыдно выходить замуж.

На пороге Ольгу Павловну встретила седая женщина. Звали ее Анна Григорьевна.

— Вам кого? — спросила Анна Григорьевна, разглядывая незнакомку.

— Я тут жила до войны. Простите…

Седая женщина всплеснула руками.

— Ой, боже ж мий, чого ж вы сразу не зказалы? Идемте в хату!

Она повела Ольгу Павловну и ее сына Игната в дом. Усадила на диван, а сама побежала в кухню. Скоро там, разгоняя тишину, зашумела газовая плита.

Ольга Павловна оглядывалась вокруг. Все тут было как и раньше. И стол возле окна, и печка с духовкой, в которой пеклись раньше такие вкусные сочные пироги, и деревянный стул с сердцем, вырезанным на высокой спинке.

Анна Григорьевна открыла ключиком, который висел на шнурке возле пояса, шкаф, достала из ящичка солдатский треугольник из серой бумаги. На такой бумаге в войну печатали фронтовые газеты и листовки. Дала Ольге Павловне, а сама подперла щеку указательным пальцем.

— Читай, сердешна. Сколько лет тебя дожидает…

Целый час читала Ольга Павловна это небольшое письмецо, возвращалась к каждому слову. Анна Григорьевна стояла рядом. Ничего не говорила и не спрашивала. Не мешала этому тихому и грустному свиданью с прошлым. И только когда гостья отвела глаза от письма, Анна Григорьевна принесла с кухни чайник, зазвенела посудой. Ольга Павловна прочитала вслух письмо хозяйке и сыну Игнату. Лунев писал, что побратим звал его после войны в Таджикистан. Приглашал туда и сестру Ольгу Павловну. Седая женщина слушала письмо, вытирала концом передника уголки глаз и тихо повторяла:

— Да, видать, друзья воны з тым самым таджиком…

Анна Григорьевна налила гостям чая, положила в синие старинные блюдечки густого, липнувшего к ложке варенья.

— Кушай, Ольга Павливна. 3 той вишеньки, що пид викном. З войны тут росте. Сама садила, чи ни?

Ольга Павловна положила на язык черную сморщенную ягодку и вдруг закрыла глаза. В уголках, возле переносицы, выдавленные веком, заблестели две крохотные прозрачные капли.

— Що ты, Ольга Павливна?

Губы у приезжей дрожали, и вместе с ними дрожала застрявшая между зубами и языком черная ягодка.

— Сережу жалко…

Анна Григорьевна взяла с тарелки пирог и подала Игнату.

— Ты пойди на улицу, пройдись. Пойди, пойди…

Игнат стоял у порога. Ждал. Мать тихо кивнула головой. Тогда он вышел.

— Старший у меня в доме, — улыбаясь сквозь слезы, сказала Ольга Павловна, — большак мой…

Горе и радость не сидят одни дома. Скоро все во дворе узнали, что приехала старая жилица. В комнату одна за другой пришли соседки. Женщины поплакали все вместе, а потом стали советовать, что делать и как дальше быть. Ольга Павловна не успевала слушать и отвечать. Одни предлагали ехать на розыски брата в Москву, другие советовали не тратить зря времени и отправить куда-то срочную телеграмму. Третьи утверждали, что надо податься в Таджикистан.

Потом все разошлись. Седая женщина постелила на диване перину, взбила огромную белую подушку и уложила Ольгу Павловну спать. Погас свет. Где-то, будто далеко, затикали серебряным маятником часы. Но они висели на противоположной стенке. На том месте, что и двадцать лет назад.

И вдруг в комнате послышалось тихое, сдержанное рыданье. Седая женщина прислушалась, потом встала с кровати, нащупала босой ногой туфли и подошла к дивану, Ольга Павловна плакала, прикрывая рот ладонью. Подушка вокруг ее головы была мокрая и теплая.

— Та ты що, Ольга Павливна?

Ольга Павловна заплакала сильнее.

— Не могу я. Сережа из головы не идет. Один он у меня брат…

Седая женщина принесла Ольге Павловне воды. Потом села рядом, погладила по щеке шершавой ладонью и сказала:

— Езжай ты, Ольга Павливна, в цей самый, як його — Таджикистан… Может, найдешь Сергея. А письмо пысать це що — одна бумажность…

Посидела молча в темноте, подумала и спросила:

— Гроши у тебе е чи нема?

Они вместе встали, зажгли свет, и, раскладывая на кучки, начали считать и распределять деньги Ольги Павловны — на билеты, на еду, на всякие прочие дела, которых точно предвидеть заранее и учесть никто не может. Денег оказалось не особенно много, но и не особенно мало.

— Доедем, — сказала Ольга Павловна, — В крайнем случае из дому пришлют. Не нищие, однако.

В это же утро Ольга Павловна тронулась в путь. Она шла по сонным, забрызганным росой улицам Запорожья на вокзал. С правой стороны от нее шагал в черном лохматом костюме ее сын Игнат.