— Не приходилось, — сказал майор.

— Мне тоже, — буркнул Боствик.

Все шотландское упрямство Эллиота всплыло внезапно наружу — отчасти из — за не совсем доброжелательной атмосферы, которую он чувствовал сейчас в комнате. На мгновение он подумал о том, что они, вероятно, будут считать его зазнайкой. Потом, почувствовав, как краснеют у него уши, решил, что ему на это наплевать.

— Преподаватель, — продолжал он, — держит наполненную жидкостью бутылочку, пробует жидкость кончиком языка и с гримасой отвращения говорит им о ее горьком вкусе. Потом он передает бутылку кому — либо из слушателей. В бутылке всего — навсего подкрашенная вода, но добрая половина людей готова поклясться, что у нее горький вкус только потому, что им это внушили. Или жидкость действительно горькая, но преподаватель лишь делает вид, что пробует ее… потом просит кого — то сделать то же самое — и недостаточно наблюдательный слушатель делает глоток противного пойла. Весьма вероятно, что здесь должно было произойти то же самое. Не зря ведь мистер Чесни предупредил зрителей, чтобы они были внимательными. Вы помните, что по словам мисс Вилс он выглядел удивленным и недовольным, когда его заставили проглотить капсулу. Вероятно, Эммет должен был лишь притвориться, что заставляет его глотать, но убийца действительно заставил проглотить капсулу — вот и все. Чтобы не прерывать спектакля, мистер Чесни не стал протестовать. — Эллиот покачал головой. — Меня очень удивит, если в приготовленном им списке вопросов мы не найдем чего — нибудь вроде: «Сколько времени пришлось заставлять меня проглотить капсулу?» или еще что — нибудь в том же духе.

Слова Эллиота произвели впечатление на майора.

— Черт возьми! Звучит довольно разумно, — согласился он с рттенком облегчения в голосе. Однако тут же неуверенность и беспокойство снова взяли верх. — Однако, послушайте, инспектор… Как бы там ни было… Чтобы решиться на такое… Господи! Неужели мы имеем дело с безумцем?

— Похоже на то, сэр.

— Будем смотреть на вещи прямо, — сказал майор, — можно называть его безумцем или еще как — нибудь, но безумец из этого дома.

— Вот — вот! — пробормотал Боствик. — Продолжайте же!

Тон майора стал мягче.

— Для начала — как мог бы знать кто — то чужой, что они этим вечером собираются ставить такой эксперимент? Они сами до обеда не знали об этом; мало вероятно к тому же, чтобы кто — то чужой разгуливал под окнами так удачно, чтобы подслушать, чем договаривались Чесни и Эммет. Еще менее вероятно, чтобы этот чужой разгуливал одетый в смокинг и лаковые туфли именно в тот единственный вечер, когда они надели к обеду вечерние костюмы. Согласен, что это не решающее возражение, но, все — же, оно достаточно веско. Однако… вы отдаете себе отчет, в чем состоит трудность?

— Да, — мрачно ответил Эллиот.

— Если это сделал кто — то из домашних, то кто бы это мог быть? Джо Чесни был у больной и, если он ушел оттуда только в полночь, то, разумеется, отпадает. Вилбур Эммет сам чуть не погиб от руки того же убийцы. Не остается никого, кроме пары служанок и кухарки, которых вряд ли имеет смысл принимать в расчет. Единственная возможная альтернатива — да, я понимаю, что она кажется фантастической, но она единственная… в том, что убийца — один из трех зрителей, находившихся в этой комнате. Это значит, что кто — то выскользнул в темноте, ударил беднягу Эммета, надел его наряд, подал Чесни отравленную капсулу и незаметно вернулся, прежде чем зажгли свет.

— Выглядит довольно невероятно, сэр, — сухо заметил Эллиот.

— Но какое может быть другое решение?

Эллиот не ответил. Он знал, что еще не время строить теории. До вскрытия они ведь даже не могут точно сказать, от чего умер Марк Чесни, — ясно только, что он был отравлен одним из цианистых соединений. Однако возможность, высказанная майором, приходила уже в голову и ему самому.

Он обвел взглядом музыкальный салон. Квадратная комната площадью примерно двадцать квадратных метров; стены отделаны серыми панелями с золочеными кромкаму. На дверях, выходящих в сад, тяжелые темно — серые шторы. Что касается мебели, в комнате были только пианино, радиола, старинный французский комод, стоявший у двери в вестибюль, четыре легких стула, обитых парчой, и два табурета. В результате центр комнаты оставался почти пуст, так что человек, достаточно осмотрительный, чтобы не налететь на стоящее у дверей в сад пианино, мог пересечь комнату в темноте, ни на что не наткнувшись. Ковер, как он заметил еще раньше, был настолько толст, что полностью заглушал звук шагов.

— Хорошо, — сказал майор. — Проверим. Выключатель находился возле комода, Эллиот повернул его, и комната погрузилась в темноту. Несколько мгновений перед его глазами все еще плясал, медленно затухая, призрачный след ослепительных огней люстры. Несмотря на то, что шторы не были задернуты, трудно было что — то различить на фоне затянутого тучами неба. Послышалось легкое позвякивание — кто — то затянул шторы.

— Я размахиваю рукой, — раздался из темноты голос майора. — Вы меня видите?

— Нет, — ответил Эллиот. — Оставайтесь на месте, я пойду и открою раздвижную дверь.

Пройдя наощупь через комнату, едва не перевернув один из стульев, он нашел дверь. Раскрылась она легко и почти беззвучно.

Осторожно пройдя два или три метра, отделявшие его от стола, Эллиот нащупал выключатель лампы, и ослепительно белый свет ударил в противоположную стену. Затем Эллиот вернулся, чтобы взглянуть, как все выглядит из музыкального салона.

— Гм! — хмыкнул майор.

Ему бросились в глаза часы, стоявшие на полке из полированного темного дерева за головой мертвеца. Это были довольно большие латунные часы с циферблатом диаметром в шесть дюймов и небольшим бронзовым маятником, раскачивавшимся взад и вперед. Часы показывали без пяти час.

Лампа стояла немного правее письменного стола. Видна была коробка конфет с синими цветами на крышке. Приподнявшись на цыпочки, Эллиот увидел лежавший на столе карандаш, но ручки, о которой упоминала Марджори Вилс, видно не было.