Наступил день бала. Проснулась я с восходом солнца, что-то меня разбудило. Лежала и размышляла. И вдруг услышала топот ног, одновременно с разных сторон, даже сверху. И крики. И топот к моей двери. Не успела ничего подумать, как тело само откинулось к стенке, через щель сползло под кровать и затаилось. В просветах между бутылками увидела военные ботинки, точно такие в кино видела. Сразу двое расхаживали по комнате. Один приподнял свисающее одеяло и заглянул, уставившись прямо на меня, но пронесло, не заметил из-за горы бутылок и фруктов. Только они вышли, оставив дверь нараспашку, как я ужом выскользнула из-под кровати и выглянула в окно, осторожно, одним глазом, прикрываясь занавеской – перед корпусом расхаживали мужики в камуфляже с автоматами, а из корпуса грубо выталкивали растрепанных жильцов в неглиже, кое-кто, правда, успел натянуть халаты. Шум стоял страшный, женщины визжали, мужики орали. Под этот шум я взяла пару флаконов с краской и шмякнула об стену, в результате образовалось смачное большое пятно. Помусолила палец в краске и красиво закрасила камеру над ним. Вновь шаги в коридоре, и я снова нырнула под кровать. Сплю всегда с открытым окном, так что слышала всё, что происходило на улице. Мужской голос что-то вещал на греческом, а женский дрожащий голосок переводил на английский: – Всем слушать сюда! Это военный захват! Вы заложники! Ведите себя разумно и вам не причинят вреда! – повторил несколько раз. Слышу – повели куда-то. Я опять осмелилась выглянуть и проследила куда – в борцовский зал, там хоть ковер на полу и места много, жить можно.

Уговаривая себя не паниковать, соорудила удобную лежку под кроватью, тщательно замаскировав ее, и залегла. В течение часа ко мне заходили несколько раз, но, усевшись на жесткую кровать, с гоготом чего-то говорили и уходили искать более мягкое ложе, как я поняла. Таким образом, комната моя осталась свободной, спасибо тебе, грек.

Сейчас объясню, откуда во мне такие таланты. Слышала, что в стрессовой ситуации человек ведет себя по-разному: почти половина впадает в ступор, процентов тридцать в истерику, и только двадцать действует разумно, быстро и адекватно. С числами могла напутать, но мысль верна. У спецназа реакцию доводят до автоматизма жуткими тренировками. Полагаю, что отношусь к последним двадцати процентам – такой уж уродилась. Вообще-то человек сам не может знать, что будет делать, пока не испытает на своей шкуре. Со мной такое было, правда, всего два раза, и сегодня вот – третий. В первый раз, еще студенткой, бежала кросс вечером по темной аллее парка, одна – припозднилась, все убежали вперед. И вдруг прямо на меня выскочил темный мужик из кустов, в руке что-то сверкало, с возгласом: – А вот и мы! – Не успев осознать, я увернулась и как пуля помчалась со скоростью чемпионки, он продержался за мной не более двадцати метров и отстал.

Во второй раз, лет в тридцать, я переходила дорогу, с Лехой за ручку, в центре Москвы, между прочим, рядом с Педагогической Книгой. Машин не было, тишина, спокойствие, я расслабилась и о чем-то задумалась. И тут сзади справа заметила краем глаза тихо летящую с бешеной скоростью машину. И опять – я даже не успела подумать, как тело само среагировало – резкий прыжок на метр вперед с Лехой в руках. Мы упали, сын орал, а машина задела мое пальто. Тот козел даже скорость не снизил. Вокруг собралась толпа, охали, утешали Леху, помогли мне встать. Вот тогда я и сказала мамочке спасибо за эту мою способность. Хотя по жизни совсем не такая расторопная, скорее неуклюжая. А замазать камеру – ну это стандартное поведение любого профессионала из фильмов.

Так я лежала под кроватью и вновь и вновь переживала случившееся. Затаюсь до вечера, осмотрюсь, подумаю. Весь день и провела под кроватью, изредка вылезая размять кости. С едой и продуктами жизнедеятельности проблем не было – бутылок навалом, да и фруктов – на месяц хватит.

От делать нечего вспоминались ключевые моменты моей непутевой жизни.

Поворотный момент превращения из девчонки в женщину, мудрую и стойкую (не красуясь говорю, так и есть) – был именно моментом, промежутком времени длительностью в одну минуту. И случился он, когда я вернулась торжественно в общагу из роддома со вторым ребенком на руках. Своего первого я родила в Таллине, уехав туда за неделю до родов, поскольку здесь у меня была только койка: мы с мужем были прописаны в разных общагах – я в женской, он в более комфортабельной мужской (такое время было, что семейных никуда не брали из-за отсутствия жилья, приходилось по одиночке устраиваться и только потом оформлять брак). Просто некуда было бы нести ребенка – не на кровать же в комнату с тремя чужими взрослыми женщинами, а с жилья, которое мы снимали, нас вежливо «попросили», как только увидели мой живот, и снять что-либо еще мы не смогли, никто не желал сдавать беременной. Ну так вот, в Таллине меня встретили по-человечески, привезли красиво из роддома, ребенок был всем обеспечен, за ним смотрело много нянек, с него сдували пылинки, я даже толком не почувствовала тяжести бремени быть матерью, всю работу делили со мной мама и сестра. Муж приехал, сделал ути-пути прелестной розовой дочке, и быстренько уехал – работать и выбивать жилье. Добился комнаты в своей общаге, выделили нам двухместку на первом этаже, мы переехали к нему через пять месяцев, и я уже была опытной девочкой-матерью, без особых проблем, потому как ребенок рос здоровеньким. Второго рожала в нашем подмосковном городке, причем родила на три недели раньше срока: нам выделили комнату побольше – трехместку, но на пятом этаже, я поднялась несколько раз со шмотками на руках, подталкивая тяжёленькую дочку (скорей хотелось переехать) – и разродилась раньше срока. Заканчивался март. Комплект для новорожденного был мной заготовлен, но с холодным одеялом, в расчете на апрель. В окно из роддома я прокричала ему, чтоб заменил одеяло на ватное, взял с кровати у Яны. Он прокричал в ответ, чтоб я не беспокоилась, все будет в порядке. Я и не беспокоилась – пакет для новорожденного лежал на видном месте в шкафу и только кретин мог его не найти. Муж забрал меня торжественно из роддома на машине друга, на заднем сидении спала Янка, а Леху в ватном одеяле держал сам. И не обратила внимания на жалостливые взгляды персонала. По пути похвастался мне радостно, с чувством хорошо выполненного долга: – Комнату оборудовал, переезд завершил полностью, прикупил кое-чего – будешь довольна.

И вот я, совсем девчонка, хоть и не балованная, но привыкшая к хорошей жизни, переступаю порог новой комнаты. И – пошел отчет минуты, того самого момента превращения из девочки в женщину. Потому как вижу большую кучу в углу, радиусом в два-три метра, формой в осьмушку яблока, – и впадаю в ступор. В кучу свалено всё: верхняя одежда, белье, обувь, игрушки, кухонная и бытовая утварь. Всё, что было из вещей – в куче. Только постели на кроватях. – Я даже пол вчера вымыл, – мурлычет муж, неизмеримо довольный собой. Из состояния оторопи вывел проснувшийся Леха – пора кормить. Я кладу его на кровать и разворачиваю – а он голый в одном ватном одеяле, спасибо персоналу, оставили пеленку общественную. Тут еще муж смотрит на него и удивляется: – Ты кого мне родила? Чего он такой страшненький? – и это на чудного мальчишку, правда, лицо помято (так выправится, через месяц округлится), тощие длинные ноги прижаты к широкому угловатому красному туловищу (так это значит, что вырастет длинноногий парень с мощной грудью и плечами – это же прекрасно!). Итого: куча, голый ребенок в одном одеяле и негативный отзыв о его внешности – сразу три проступка за одну минуту! Это слишком для девочки! В голове моей что-то щелкнуло – произошло то самое превращение в женщину. И моей реакцией я до сих пор горжусь, поступила как мудрая женщина: – Ну какой же ты молодец! – чмок его в щечку, ласково потерлась об него и разъяснила преимущество длинных ног, широкой груди и отсутствие ора у голодного малыша (значит, спокойный, будем хоть спать нормально). Покормив грудью малого, одновременно развлекая девчонку, извлекла из кучи белеющуюся тряпку – оказалась моя майка – и перепеленала в неё сынулю. Потом извлекла что-то серое, порвала на тряпки и отправила счастливого мужа мыть шкафы, чтоб уж сразу было куда разбирать кучу.

Детское бельё и пеленки оказались в самом её центре, до них я добралась только через три дня, и всё это время пеленала ребенка во взрослую одежду. Кстати, муж и не подозревал, что в роддом надо было принести распашонки и пелёнки, он абсолютно был уверен, что хватит одного одеяла. Просто я смогла за минуту влезть в шкуру мужа и понять, как нелегко ему пришлось, как он старался для нас: внезапно вырванный из нормальной жизни, смог организовать переноску мебели с первого этажа на пятый, докупить шкаф и кроватку – и все это с маленьким ребенком на руках (год и три месяца – еще не ест сама и не признает горшок!), её же и кормить надо было чем-то (а очереди в магазинах!), и гулять, и спать укладывать. Он похвастался, что Яна у него ни разу не плакала – конечно, ребенку была предоставлена необыкновенная свобода лазить по шкафам, возиться с чудесной кучей новых вещей, заниматься с отцом необычными делами, туда-сюда перетаскивая интересные штучки – ребенок и вправду был страшно доволен. А когда я недели через две осторожно спросила, нельзя ли было как-то рассосать эту кучу к моему возвращению, он с чувством абсолютной правоты трезво извлек умную мысль: – А зачем? Ты все равно переставила бы всё по-своему, к чему двойную работу делать?

Ой, чего это я в воспоминания ударилась? Ждешь, не родится ли в тебе Рэмбо? – Зря, так не бывает. А с другой стороны, что еще делать-то, не трястись же от страха! Отсюда надо, конечно, убираться, уходить в лес (скорее, джунгли), перелезать гору и идти к людям на той стороне острова – пока я додумалась до такого плана. Самым сложным будет выбраться из лагеря, здесь полно охраны. Надо бы разведать, Наталья, где эта охрана расположена, хватит под кроватью лежать! И я выталкиваю себя к окну, пытаюсь следить. В заложниках быть мне страх как не хочется, нагляделась, как их освобождают у нас, в России. Что на Дубровке, что в Беслане – ужас. У них брак 25% считается хорошей работой, а меня это не устраивает.

Мои усилия не пропали даром. Вдруг услышала легкий музыкальный свист. Неспешные шаги. Человек прошёл мимо моего окна и остановился рядом, у соседнего окна. Постоял, как будто раздумывая, и вдруг на чистом русском языке спросил: – Командир, это ты? – в голосе было столько удивления и одновременно радости, что я заинтересовалась не на шутку. – Я, Серый, он самый. Не смотри так, дыру прожжёшь! Мы не знакомы, понял!? – Но ведь ты погиб! Мы тебя там и похоронили, фамилию на кресте вырезали. – Как видишь, живой! – довольный смех. – Ты приходи сегодня ко мне, как стемнеет, разговор есть. Да не болтай! – Обижаешь, командир… – и шаги прошаркали вон.