И протянул гостю руку:

— Геннадий.

— Гоги… Очень приятно. Мне Отари много о вас рассказывал. И еще про Олега Быстрова, вашего товарища. Говорят, большим человеком Олег стал. В какой-то очень важной московской газете работает большим начальником, это так, да? А то в Москве скоро буду, Отари просил его тоже навестить. Только адреса не знает…

Говоря это, он не сводил с них цепкого взгляда. Так и есть. Оба помрачнели, отвели взгляды. Значит, проверять больше нечего. Все верно сказал о своих бывших друзьях Олег Иванович.

— Мы дадим вам его московский телефон, — сказала она. — Проходите, располагайтесь. — Она показала гостю на приоткрытую дверь комнаты. — Отдыхайте, вы же с дороги, а я пока что-нибудь приготовлю…

Реваз торжественно извлек из сумки купленные в фирменном магазине бутылки с вином, что было оживленно встречено хозяевами.

— …Один маленький человек, такого, как я, роста, однажды решил жениться на высокой красавице, — начал он свой первый тост, когда они уже втроем сидели за столом. — И когда предложил ей руку и сердце, она ему говорит: слушай, а ты понимаешь, что мы не подходим друг другу? У тебя какой рост, дорогой? И он ей отвечает: у меня на три сантиметра больше, чем у Наполеона! Так выпьем же за мужчин маленького роста, которые в любви — Наполеоны!

Реваз произносил тост за тостом, а Лиля непрерывно и нервно смеялась, пока ее смех не перешел в настоящую истерику с пьяными слезами.

Уже было поздно, когда Реваз, найдя точный момент и спохватившись, стал собираться, но Лиля схватила его за руку:

— Гоги, даже не думай, мы все равно тебя никуда не отпустим! Гена, что молчишь, скажи ему, — и буквально просверлила взглядом сомлевшего «гражданского мужа».

— В самом деле, — очухался Гена, — куда вы сейчас, на ночь глядя? Оставайтесь.

— Зачем, слушай, мне все равно нужно идти в гостиницу. — Реваз достал какую-то бумажку, посмотрел на свет. — На Черной речке вроде… Там номер на мое имя забронирован. А я там еще не был.

— Отарик, милый, уже поздно! — бормотала и канючила Лиля пьяным голосом и полезла целоваться. — Неужели ты оставишь меня с этим занудой на целую ночь? Чтоб туда доехать, нужно ловить такси, а в нашем районе сейчас это проблема. И мы тебя все равно никуда не отпустим, а ты нас ничуть не стеснишь, — не отпускала она его. — Ген, ну скажи ты ему!

Они заснули сразу, и Реваз, ровно через час войдя к ним в спальню, выстрелил из своего «ТТ» с глушителем, накрыв его сверху подушкой, сначала ему, потом ей в середину лба.

Они только дернулись, откинув головы в стороны друг от друга и так и не проснувшись. Только у Лагутина немного приоткрылись глаза, когда откинулась его голова.

Реваз не спеша, тщательно протер посуду, рюмки и вилки, сваленные хозяйкой в кухонную раковину, и еще раз внимательно все осмотрел, прежде чем уйти.

В гостинице он появился около семи утра. Усы, прическа, летняя куртка — теперь все было на месте.

— Загуляли мы, да, загуляли… — такими словами встретила его уже другая дежурная по этажу, надо думать проинструктированная предыдущей. — Ну и как?

— Наполеоном назвала, представляешь? — Реваз возвел руки к небу и зажмурился, потянувшись от сладостной усталости.

— …Они любили друг друга и умерли в один день, — сказал он Олегу Ивановичу заранее заготовленную фразу, позвонив ему по сотовому около двенадцати дня. — Включи телевизор, дорогой. Здесь в Питере уже показывали, сейчас, наверно, покажут у вас.

Когда возвращаешься в Москву? — спросил Олег Иванович после паузы. — С билетом все нормально?

— Есть билет, дорогой, Вадик постарался. А ты хочешь мне его заказать от редакции, да? Уже не боишься?

— Я давно ничего не боюсь, — ответил Олег Иванович. — Все, до встречи.

Он отключил телефоны и включил телевизор. НТВ, как всегда, начинало последние известия с хроники громких убийств.

— …Сегодня ночью была расстреляна в собственной квартире известная петербургская журналистка Лилия Зайцева и ее друг московский журналист Геннадий Лагутин. Сейчас, если готова пленка, мы вам покажем небольшой репортаж из северной столицы…

Олег Иванович увидел два трупа, прикрытые одеялами на постели до самой шеи. В иных обстоятельствах, не зная о случившемся, он бы с трудом узнал в них своих однокашников. Но это были они. Реваз оказался, как следовало из его рекомендаций, во всем точен и аккуратен, как эти две небольшие, почти бескровные ранки посредине лба у мертвых Лили и Гены. Это называется отрубить концы, подумал вяло Олег Иванович. Потом наверняка придется отрубать другие. И так далее… Эти хоть не мучились… Действительно, умерли в один день. Впрочем, еще вопрос: они любили друг друга? Или никто уже не узнает точного ответа?