Помедлив, она добавила:

— И тебе тоже не мешало бы сбросить килограмм двадцать. Я обязательно этим займусь, раз твоей Ангелине некогда… Никогда еще не трахалась на тигриной шкуре. Ягуаровой, я пошутила… Нет, ты пока отвернись. Вот так. Сейчас я выключаю свет… (В спальне стало темно.) Потом насмотришься, потом. Когда вон из-за той тучки выйдет луна. Она сегодня такая большая… Отвернись же, ну!

Он отвернулся, слыша шелест ее платья, спадающего на ковер ручной работы, настоящий антиквариат, который ему подарили в Дагестане. Потом послышалось легкое щелканье резинок ее трусиков.

— Вот, луна уже вышла, теперь можешь повернуться.

Он резко обернулся и даже зажмурился, увидев в

призрачном лунном свете ее грациозное тело, какого он не видел на кассете, где она расплачивалась натурой с Олегом Ивановичем.

Своими длинными руками она высоко подняла распущенные длинные волосы и, казалось, поднимала себя вверх, паря в невесомости.

— О господи… — только и прошептал он. И протянул к ней руку.

— Нет, — смешливо сказала она. — Ишь какой! Сначала — это.

И протянула ему презерватив. Он так и не понял, откуда он у нее вдруг взялся, но его некоторое замешательство она расценила по-своему.

— Тебе помочь? Хочешь, я сама его надену?.. Ты видел мой последний клип?

Это было последнее, что он запомнил, впадая в сладостное забытье, заранее полагая, что ничего подобного не испытывал в своей жизни.

Утром, когда он проснулся на той же софе, ее рядом не было. Он пошарил рукой по покрывалу. Потом услышал шум воды, доносившийся из душа. Он откинулся на спину, прикрыв глаза и чувствуя тяжелую от бессонной ночи голову и усталое блаженство, растекающееся по всему телу.

Звонок одного из мобильных телефонов, которые Эдуард Григорьевич держал по всему дому, заставил его голым слезть на ковер, потом поискать его среди сброшенной одежды.

— Сейчас, сейчас… — бормотал он. — Не терпится кому-то. Алло… — недовольно сказал он в трубку. — Кто это?

— Эдя, только не отключай трубку, это я, Лева… — прохрипел в наушнике полузабытый голос старого подельника. — Только чрезвычайные обстоятельства побудили меня…

— А пошел ты со своими обстоятельствами! — Белявский выругался, услышав, как перестала шуметь вода в душе. И отключил телефон.

— С кем ты так разговаривал? — спросила Юля тоном супруги, прожившей с ним не один десяток лет.

Она вышла, завернутая в мохнатую простыню, розовая, цветущая, отражаясь в зеркалах, в которые сейчас смотрелась, привычно поворачиваясь так и эдак, и он снова испытал желание повторить прошедшую ночь.

— Да нет, это пустяки… — Он махнул рукой и притянул ее к себе.

— Что значит — пустяки? — Она оттолкнула его. — Ты сразу бросил трубку, как только я вышла! Это жена?

— Не жена, а человек, которого я не хочу слышать… Ну иди сюда. — Он снова потянул ее к себе.

— Подожди. — Она легко отстранилась, оставив в его руках простыню. — Сначала прими свою таблетку… Где она у тебя? Ты думаешь, я не видела, как ты их принимал ночью, прежде чем лезть на меня? Я тоже хочу получить кое-чего… И включи телефон! — сказала она приказным тоном, указав ему на трубку, лежащую на ковре.

Он сделал все, как она просила. Выпил американскую таблетку с повышенной дозой виагры, потом включил аппарат. И сразу же зазвонил телефон.

— Эдя, не будь идиотом! — опять послышался голос Льва Семеновича. — Ночь с юной девочкой тебе явно не на пользу! А дело, наше дело, которое у нас прежде всего, может очень сильно пострадать! И это…

Обнаженная, но как бы забывшая об этом, Юля ловко выхватила у него трубку и приложила к уху. И тут же ее вернула.

— Действительно неприятный голос, — сказала она. — Но человека всегда надо выслушать, что он хочет сказать. Может, у него наболело?

— Откуда ты про все знаешь? — спросил Белявский у Разумневича.

— Эдя, я про тебя знаю. А ты про меня знаешь. Хотя и не все. Я хочу тебе категорически заявить: этот мудрый старик Полынцев прав. Есть вещи, которые нас с тобой объединяют. Можешь не сомневаться: я никогда бы первый тебе не позвонил, если бы не высшие приоритетные интересы, касающиеся нас обоих и которые требуют скорейшего объединения наших усилий.

Этот текст, по-видимому заранее заготовленный, Лев Семенович выпалил на одном дыхании, после чего замолчал, как если бы одышка сдавила ему горло.