Машинист колебался, прикидывал в уме все резоны дежурного. Кондуктора и смазчики внимательно слушали долгий спор, чадя козьими ножками. Главный кондуктор, уже седой старик, быстро мигал глазами и виновато отворачивался в сторону, когда машинист обращался к нему. Старик во многом зависел от дежурьЪго. Масло, муку, дрова, мясо в такие годы нелегко было доставать, а через дежурного доставали.

Лишь смазчик, недавно ввалившийся с мороза, поддержал машиниста, приведя веские доводы:

— Намедни тоже прицепили, кажись в Озерной, три вагона, тоже шли в ремонт. Так что ж? Не отъехали от станции, загорелись две буксы сразу. Я, как знал, сел поближе к этим вагонам, уж больно подозрительны они показались. Ну, гляжу, а они пламенем полыхают. Вот, думаю, штука…

— Да не тяни кота за хвост, дела говори побольше, — перебил кондуктор смазчика.

— Да ты что лаешься? Я что, не дело говорю, коли этот балда поезд задерживает. А ты молчишь почему? Знаю! Шкура старая! Привык в старое время козырять да кланяться, так и сейчас?..

— Брось, Ванька, старика, ведь он побольше тебя служит… Раз молчит — значит так нужно. Смотри, ведь он седой, — пробовали утихомирить Ивана.

Байков совсем обозлился и, заглушая всех, кричал:

— Седой?! Хрен с ним, что седой! Небось из Барабинска мануфактуру-то возит да на масло, на мучку меняет. А кто меняет: да вот этот начальник станции с ним на пару работает. Так вот и молчит старая тетеря потому ¦— зависимость.

Дежурный насторожился.

— Товарищи, на службе сводить личные счеты никому не позволю. Вы мне мешаете работать. Прошу оставить мой кабинет, а вы, товарищ машинист, отправляйтесь делать маневры. Я сейчас передам на стрелки.

— Ишь какой горячий! Ты брось эти замашки, знаю ведь я тебя… — огрызнулся Байков, хитро посмеиваясь блестящими глазами.

Карандаш в руке дежурного задрожал. Иван заметил это, понял, что попал в точку, и сбавил тон:

— Эх! Да чего там балагурить? Вагонов ты, дядя Семен, не прицепляй, а я тоже отказываюсь. А то мыкайся, как прошлый раз. Три часа на перегоне простояли — хорошо, что хлам везли, а это ведь хлеб — срочно нужно. Сзади в Северной стоит колымага, вот она и прицепит, а мы тронем дальше! Так, что ль, дежурный? — И, добродушно усмехнувшись, Иван сплюнул.

— Не суйтесь не в свои дела, когда не просят… — вскочил дежурный.

— Ишь ты, сколько прыти! Можно подумать, что и впрямь защитник революции. Вали-вали болтай да скорее отправляй, — добавил Иван.

— Я требую прекратить это пустословие. Вторично прошу оставить кабинет. Сейчас же звоню начальнику отделения. Я буду жаловаться! Так нельзя работать!

Кондукторы замялись, укоризненно посматривая на дядю Семена и Ивана. Боялись они и дежурного — можно испортить отношения, боялись и Ваню. Его острый язык знали многие по рабкоровским заметкам дорожной газеты. А Семен Крутой, по слухам, был машинистом бронепоезда при ликвидации семеновских банд, как будто коммунист и совсем недавно появился в Барабинске.

Крутой был специально отобран на маршрутный — хлебный, и это тоже немного смущало кондукторов. Открыто роптать боялись и поторопились скорее выбраться из дежурки.

В дежурке стало тихо. Дежурный прямым проводом добивался Барабинска. Иван рассматривал аппарат Морзе, изредка взглядывая на дежурного. Семен стоял посреди комнаты, вытирая ветошью руки. В дверях, словно статуя, стоял Климыч. Минут двадцать он мол: чал, слушая всю перебранку. Его никто не заметил во время спора.

Климыч следил за тремя лицами и наверняка уже знал, с кем имеет дело. Свое же решение у него было давно готово. Везем хлеб. Хлеб нужен армии. А армия — это революция. Следовательно, только одно надо: скорей его доставить!

— Да., да… я вас вызывал… Здравия желаю, Николай Павлович! Извините, что побеспокоил… Да… да… Видите… Э-э… видите ли… Здесь у меня маленькое недоразумение…

— Вот так маленькое! Говори — большое! — крикнул Байков.

— Товарищи, прошу не перебивать, — оторвавшись от трубки, сказал дежурный и снова к телефону: — Э, нет… нет… Николай Павлович… это я не вам… да… да. Так вот у меня сейчас сто сорок третий на станции…

— Добавь: срочный-маршрутный-хлебный! — кричал Ванюшка.

— Это безобразие! Я попрошу выйти вон! — отрезал Ивану дежурный и снова заговорил в трубку: — Тут… Видите ли, прямо нахаловщина, разбой, Николай Павлович, не подчиняются требованию, партизанщина, оскорбление. А? Фамилии? Хорошо… хорошо… Я вам дам, дам их фамилии.

— Скажи — Байков да поклончик передай, — подхватил Иван.

— …Так вот, нужно, понимаете ли, с ветки взять три порожних вагона, перебросить на Южную… Машинист отказывается… Как фамилия? Сейчас посмотрю., — И, подтянув к себе журнал, начал рыться в строчках, отыскивая злополучную фамилию.

— Крутой зовут меня, — буркнул Семен, не понимая, зачем потребовалась фамилия начальнику отделения.

— …Николай Павлович! Крутой!.. А? Ха… ха… ха… да, да, действительно, очень крутой. Так вот, что прикажете сделать?.. Простой поезда уже тридцать минут… прицепить?.. Хорошо! Благодарю… А… что… да ничего, спасибо, помаленьку, с хлебом вот хуже стало — подорожал. А? Вам пуди… э… Николай Павлович… Хорошо… хорошо… — и, озираясь на Ивана и на Семена, дежурный сжимался, чувствуя, что его поймут. — …Хорошо, хорошо. Всего наилучшего, Николай Павлович… А? Да, да, я у вас скоро буду, завезу, Николай Павлович, обязательно. До свидания.