Бонар прекрасно видел следы внутренней борьбы на его лице и снисходительно склонил голову, ожидая ответа. Отчаяние захлестнуло молодого человека.

— Но если все откроется, никто и пальцем не пошевелит, чтобы вытащить меня из тюрьмы!

— Не смеши меня, юноша. Речь о восьми тысячах. Это капля в нашей казне. Если ты не умеешь скрыть концы несчастных восьми тысяч так, чтобы все не открылось, то, ради всего святого, что ты здесь делаешь?

— Но…

— Довольно! Я могу повременить два дня, дать тебе время подумать, как это лучше сделать. Я пришлю к тебе посыльного.

— Хорошо.

— Посыльный будет ждать около Геракла в восемь вечера. Все ясно?

— Да. Восемь с половиной тысяч ливров. Послезавтра в восемь вечера отдать вашему посыльному. В случае чего, вы свалите всю вину, что не удасться приписать мне, на этого беднягу.

— Уже лучше. Я начинаю думать, что из тебя все-таки будет толк, — одобрил Бонар. Орсини молча поклонился ему.

— Эжен! Что с тобой, ты расстроен? — Рони-Шерье опустился около него на пыльную ступеньку в неосвещенной, предназначеной для прислуги части дворца, где он не без труда разыскал приятеля. Тот сидел, согнувшись и опустив подбородок на сложенные на коленях руки. Антуану даже показалось, что при его приближении друг поспешно вытер щеку. Он поднял на Антуана свои светлые глаза, в которых словно загасили внутренний свет.

— Все в порядке.

— Ты пропустил вечернюю церемонию.

— Не думаю, что кто-то заметил.

— Поговори со мной, Эжен. Вижу, что-то ведь случилось. Изабелла?

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда кто тебя обидел?

Орсини медленно закрыл глаза. Десять лет назад маленький Антуан, как правило, искал у него защиты и поддержки, и он, более сильный и душой и физически, обнимая его хрупкие плечи, спрашивал, кто его обидел. Десять лет назад, когда они были невинными детьми. У него сжалось горло, и он тяжело перевел дыхание, принуждая себя держаться.

— Никто.

— Ты не доверяешь мне больше?

Орсини вздрогнул, с волнением вглядываясь в небесно-голубые глаза самого красивого из придворных королевы. Оттолкнуть Антуана? Такого одиночества ему, пожалуй, уже не выдержать.

— Доверяю, конечно. Ты же знаешь. Просто… не знаю… как говорить об этом.

— Просто расскажи все, — попросил Антуан. Его рука дружески легла на плечо Орсини, и тот сдался. Его рассказ поразил Антуана до глубины души.

— Но это подло!

— Я не могу бороться с ним. Я пока не готов.

— Но ты же не можешь, не станешь пятнать руки воровством.

Орсини не ответил. Его плечи вновь бессильно опустились.

— Изабелла… — начал Антуан.

— …не поверит мне, — закончил за него Орсини. Антуан вздохнул. Растроганный его искренним огорчением, Орсини не очень успешно изобразил улыбку. — Не беспокойся, я ничего не собираюсь красть. Но мне придется уехать. Об этом позаботятся.

— Послушай… — Антуан вдруг просветлел. — А если ты отдашь Бонару деньги, просто деньги, не опустошая казну, он от тебя отстанет?

— На какое-то время.

— Но он все равно недолго останется во дворце. Изабелла неоднократно говорила, что он намерен отойти от дел.

— Но у меня все равно нет таких денег.

— А у меня есть.

Друзья умолкли, глядя друг на друга. На лице Орсини отразилось восхищение. В который раз душевное благородство Антуана поражало его.

— Но я не могу взять их, Антуан, правда.

— Можешь. Если бы я предлагал тебе их не от чистого сердца… Но ты знаешь, что я только хочу помочь. Я же знаю, ты не хочешь уезжать. И я не хочу, чтобы ты уезжал. Одно к одному. Послушай, я заложу кое-какую землю, это легко можно сделать даже здесь. И у нас будут наличные деньги. Хватит заткнуть рот десяти Бонарам. Согласен?

— Под расписку. Заложи их на год. За год я найду деньги, даже если придется пойти на семь преступлений.

— Да перестань, — отмахнулся Антуан.

— Под расписку.

— Ладно, пусть будет под расписку. Как хочешь, Эжен, — он сердечно хлопнул товарища по плечу. — Ну все, пошли отсюда. Хватит сидеть здесь в темноте.

Через день, как и было договорено, Орсини спустился вечером в парк, где за мраморной статуей грека его ждал человек Бонара. Тот неторопливо пересчитал деньги, прежде чем удовлетворенно кивнуть.

— Мой господин велел спросить, не нужен ли вам совет в этом деликатном деле. Он осознает, что для вас это, возможно, несколько вновь. Он бы не хотел, чтобы вы допустили какую-нибудь оплошность.

"Потому что я потащу его с собой на дно", — подумал Орсини.

— Благодарю. Никто не сумеет обнаружить, откуда взялись эти восемь тысяч, и куда исчезли. Могу в этом поклясться. Королева никогда их не хватится.

— Хорошо, я так и передам, — он усмехнулся. — Полагаю, вы сумели сами себя вознаградить за эту маленькую услугу?