– Нет. Не насобирал еще... – и автоматически распахнул перед Солнцем дверь.

– А ты говоришь... – назидательно бросил ему Солнце и исчез в темноте улицы.

К швейцару подбежал официант:

– Кузьмич, свисти!

Швейцар непонимающе застыл. Тогда официант сам выхватил у того из кармана милицейский свисток.

Выйдя из кафе, Солнце резко ускорил шаг. Из-за угла вынырнула Саша.

– Ты почему здесь? Я где сказал ждать? – рассердился Солнце.

– Но ты их оставил и не заплатил! – возмущенно воскликнула Саша.

– Каяться недосуг, бежим, – усмехнулся Солнце.

И они помчались по улице. За их спинами раздавалась заливистая трель.

Забежали в арку. Саша перевела дух, выглянула: не видно ли погони? Нет. Преследователи отстали. Обернулась – сообщить об этом Солнцу и увидела, что он, морщась, припал к стене, прижал руку к груди.

– Ты чего? – удивилась Саша, – Что случилось?!

Но Солнце уже улыбался. Он вытащил из нагрудного кармана граненый бокал.

– Это тебе. На память.

– Ты и стакан утащил?! – округлила глаза Саша

– Не утащил, а взял, чтобы подарить тебе.

– Краденый?!

– Это имеет значение?

– Но так нечестно! Это предательство! – негодование просто распирало Сашу. – Ты обманул людей!

Неожиданно с лица Солнца сбежала улыбка, он холодно приподнял бровь:

– А что такое предательство? Где грань допустимого? Я преподал им урок, дал пищу для размышлений, новый жизненный опыт. Неужели это не стоит паршивого ужина? – Солнце казался натянутым как струна и буравил Сашу твердым, холодным взглядом. Но, против ожидания, она не испугалась.

– Почему ты решил, что имеешь право учить?! – заорала Саша и стукнула Солнце кулачком.

Солнце расслабился, с интересом посмотрел на Сашу и невозмутимо улыбнулся:

– Ну, да, в общем можно и так.

Он швырнул бокал в кусты и пошел вперед.

Саша помедлила секунду, а потом снова поспешила догонять Солнце, приноравливаться к его шагу. Немного прошли молча, пока Саша, не выдержав напряженной тишины, примирительно не сказала:

– ...вообще-то было интересно... Только страшно немного...

А Солнце шепотом ответил:

– Мне тоже.

Саша облегченно рассмеялась.

Мимо, искря проводами, медленно проехал ночной технический трамвай.

– А я послезавтра в Болгарию уезжаю... – буднично сообщила Саша.

– У-у, послезавтра! Это еще через целую жизнь! – заметил Солнце и вдруг запрыгнул на подножку трамвая:

– Ты заходи как-нибудь. Марксистская, пять.

Саша оторопело остановилась, глядя вслед Солнцу, уезжающему на платформе.

– Как-нибудь обязательно... – пробормотала Саша.

День оборвался, как перезрелый плод, и шмякнулся о землю. Обидно.

Саша вернулась домой. Вообще-то она любила бывать дома одна – можно валять дурака, танцевать перед зеркалом, есть лежа на диване, да мало ли что еще. Но сейчас было грустно. Новая жизнь, такая необычная и многообещающая, разогналась, как поезд под горку, и остановилась на полном ходу. Тряхнуло неприятно. Саша достала из кухонного «пенала» банку со сгущенкой, проковыряла в крышке ножом две дырочки. Сладкая струйка полилась на язык. Ну, вот вроде и полегче стало.

Не переодеваясь, Саша забралась с ногами в кресло, раскрыла свой дневник. На последней страничке красовалось зарисованное красным карандашом сердце и солнце. Саша нахмурилась и стала аккуратно выдирать страницу.

Вдруг раздался звонок.

Саша растерянно вскочила и тут же просияла. Она заметалась по комнате, запихивая сгущенку в ящик «стенки», а дневник – под кресло. Уже на пути к двери Саша притормозила у зеркала, пригладила волосы, послала сама себе воздушный поцелуй и, с выражением радостного ожидания, распахнула ее.

На пороге стоял усатый дяденька в брезентовом плаще, резиновых сапогах, с удочками. Саша сникла:

– А-а-а... Дядя Родион... А родители на дачу уехали. Будут поздно, сказали.

– А что ж рыбалка? – расстроился дядя Родион. – Владька ж сказал: с ночевкой ехать – на зорьке чтобы посидеть.

Саша не удержалась от ехидной гримаски и с притворным сочувствием сообщила:

– Мама сказала, что у папы печень.

Дядя Родион задумчиво потоптался на пороге, изрек глубокомысленно:

– ...И все-таки Антонина Анатольевна очень привлекательная женщина, – и, по-военному развернувшись, пошел к лестнице.