Тадва научил: «Как только свидетель сказал нечто важное для защиты – тут же подавай письменное ходатайство о чем угодно. Главное, процитируй в нем нужные слова свидетеля. Ходатайство остается в деле». Поди потом попробуй в протоколе слова свидетеля переиначить! Называл это Гарри – «столбить показания».

Удовлетворит суд ходатайство или нет, ни малейшего значения в этом случае не имело, а содержание его можно было использовать многократно. Поэтому Вадим использовал совет мэтра следующим образом. Едва какой-то свидетель произносил хоть слово в пользу Кузьмичева, чего в тиши следственного кабинета либо не случилось, либо в протокол следователя не попало, Вадим сразу заявлял ходатайство о вызове в суд следователя. В качестве свидетеля. Для выяснения, почему свидетель такой-то, сказавший в суде то-то и то-то, на предварительном следствии таких показаний не давал. А если давал, то почему их не внесли в протокол. Зеленцова бесилась, отклоняла такие ходатайства влет, но к материалам дела вынуждена была приобщать. Прокурор прекрасно понимал, куда клонит Осипов, но относился к этому спокойно. Он, естественно, заявлял, что ходатайство зашиты считает необоснованным и просит его отклонить. Однако прокурор разумно полагал, что адвокат, пусть и хитрит, но делает свою работу, а вот подгонка протокола судебного заседания под приговор – не его, обвинителя, проблема. Ну а уж какой приговор будет, это он решит с прокурором области ближе к концу процесса. Вернее, уточнит, поскольку принципиальное решение давно принято. А Зеленцова пусть сама выпутывается. В конце концов, ей за это зарплату и платят.

Уже несколько дней во время обеденного перерыва Вадим вынимал карманные шахматы и, попивая компот, разбирал какую-нибудь позицию. Вернее, делал вид, что разбирает. Учительница-заседательница с огромным любопытством наблюдала за ним, но не заговаривала. Однако в пятницу не выдержала.

– А что это у вас такое, товарищ адвокат? Если не секрет, конечно? – спросила она через проход между столами, когда обед уже заканчивался.

– Шахматы, – приветливо отозвался Вадим. – Вот, смотрите. – Он встал и подошел к столику, где обедали две заседательницы и прокурор. При этом Вадим поволок со страшным грохотом за собой стул, плюхнулся на него и стал показывать.

– Можно? – попросила училка.

– Да, конечно! – Вадим был само радушие. – Только фигурки, если вынимаете, возвращайте на прежнее место, в те же ячейки. А то я потом не разберусь.

– Вы шахматами увлекаетесь? – одобрительно поинтересовалась фельдшер Минх. – Мой сын тоже играет. Во Дворце пионеров, у нас в городе.

– Шахматы – это не спорт, – ревниво встрял прокурор.

– А я избыток интеллектуального развития компенсирую еженедельной игрой в волейбол, – сходу срезал его Вадим.

– Волейбол – это не футбол! – нравоучительно заметила училка и осуждающе взглянула на прокурора.

– Ладно, я пошел, – надулся прокурор, собрал свои тарелки и отправился к столику с надписью «Для использованной посуды».

Вадим не упустил шанс очаровать двух женщин. В понедельник они обедали уже вчетвером.

С самого начала процесса в зале попеременно находились три мужика. Кто они, никто не знал. Попытки заговорить с ними успеха не имели. Вадим особого внимания на них не обращал. А зря. В пятницу сотрудник особого отдела Комитета государственной безопасности СССР, капитан Сидоров, в ежедневном рапорте о ходе процесса по делу Кузьмичева указал, что адвокат в конце обеденного перерыва о чем-то долго беседовал с народными заседательницами Минх и Шатуновой.

В субботу Вадим встречался с человеком, которому предстояло сыграть в деле Кузьмичева решающую роль. Актером средних способностей, но красавцем мужчиной Павлом Аристарховым.

Лене он ничего об этой затее не рассказывал. Убила бы. Матери – тоже, и по той же причине. Она бы очень расстроилась. Отцу решил раскрыться потом. Тот мог похвастаться перед кем-нибудь гениальностью сына. А как распорядится информацией собеседник отца, предположить было трудно. Вадим очень волновался перед встречей.

Аристархов приехал вовремя. Задание понял, повеселился. Узнав сумму гонорара за работу и размер премии в случае успеха, признался: «Это самая легкая, лучше всего оплачиваемая роль, которую мне предлагали!» Голос у него был замечательный – глубокий бархатный бас. «Мне бы такой!» – позавидовал Вадим.

Уже в воскресенье вечером Аристархов позвонил Вадиму, как и было договорено – из телефона-автомата, и доложил: «Знакомство состоялось. Разумеется, случайно: пришлось упасть и больно ушибиться. Но она женщина отзывчивая. Хоть и страшненькая, конечно. Завтра идем в кино!» Вадим, также заранее оговоренным шифром, ответил: «Вы, наверное, не туда попали. Но я за вас рад». Это означало – все верно, новых вводных не будет. Вот если бы Вадим сказал: «Перезвоните еще раз», значит, надо срочно встретиться. Где и когда, Аристархов знал.

Во вторник, как и накануне, заседательницы пригласили Вадима пообедать вместе с ними. Осипов очень опасался, что прокурор отсядет за отдельный столик. Но нет, остался. И был не такой мрачный, как вчера. Хотя и говорили тогда вроде ни о чем. Ни о политике, ни, разумеется, о деле не было сказано ни слова. Вадим твердо решил, что разговор на нужную ему тему должен начинать не он. А то можно добиться эффекта обратного, для Кузьмичева крайне нежелательного. Люди очень не любят, когда вдруг осознают, что их используют. Пойми заседательницы, что Осипову вовсе не интересно с ними общаться, что они ему просто нужны для дела, – тут же возненавидят и его, и заодно Кузьмичева.

Нужная тема возникла неожиданно. Шатунова в какой-то связи сказала, что ее муж работает бухгалтером в совхозе «Раменский», основном поставщике парниковых огурцов в Москву. Куда они все деваются – не ясно, сетовала Валентина Петровна, ни в магазинах, ни в столовой Мособлсуда даже духа огуречного нет. А поставляют-то тоннами.

Вадим подумал, что «огуречный дух» понятие оригинальное, но сказал о другом;

– Вы, Валентина Петровна, с этого места поосторожнее. А то Иван Иванович как нагрянет в «Раменский» с прокурорской проверкой, так мне вашего мужа придется защищать. А дело Кузьмичева еще года полтора потребует.