В том же году на заседании закрытого Президиума ССП было принято решение о помощи А. Ахматовой [125] . У нее в то время резко ухудшились состояние здоровья и материальное положение. К тому же проживала Анна Андреевна на жилплощади бывшего мужа вместе с его семьей в крайне сложных бытовых условиях. Была направлена просьба в Ленинградский горсовет срочно предоставить А. Ахматовой отдельную жилплощадь, после чего Литфонд должен был обеспечить ей необходимую обстановку. ССП ходатайствовал также перед Совнаркомом о предоставлении ей персональной пенсии. До решения этого вопроса выплачивать ей пенсию, а также выдать безвозвратную ссуду в размере 3 тысяч рублей было поручено Литфонду [126] .

Однако большинство писателей не питали иллюзий относительно характера деятельности ССП. Например, О. Берггольц писала в своем дневнике в мае 1941 года: «Да, Союз влачит жалкое существование, он почти умер, ну а как же может быть иначе в условиях такого террора по отношению к живому слову? Союз — бесправная, безавторитетная организация, которой может помыкать любой холуй из горкома и райкома, как бы безграмотен ни был. Сказал Маханов, что Ахматова — реакционная поэтесса, — ну, значит, и все будут бубнить, хотя никтос этим не согласен. Союз как организация создан лишь для того, чтоб хором произносить „чего изволите“ и „слушаюсь“» [127] .

Справедливость утверждения о том, что Союз больше занимался окололитературными дрязгами, нежели творческими вопросами, подтверждает ряд дел, рассмотренных в его руководящих органах.

9 января 1935 года на заседании Секретариата ССП обсуждалось дело Мирры Хенкиной [128] , которая жаловалась на то, что издательства не публикуют ее стихи. Она считала, что причина этого — травля со стороны еврейской группы Укрнацмениздата. Ранее, когда Хенкиной было отказано в приеме в ССП, ряд писателей (Добрушин, Маркиш, Кушниров, Фанинберг) подписали письмо протеста, и в Союз ее все же приняли. Как выяснилось, письмо эти люди подписали, находясь под сильным давлением Хенкиной и в силу своего мягкосердечия. Но позднее они же отказывались включать ее произведения в альманахи и сборники. По заявлению Нусинова и Литвакова, единственной причиной этого было неудовлетворительное качество ее стихов. По их мнению, М. Хенкина не поэт, а графоман.

В. Ставский и Вс. Иванов считали необходимым тщательно разобраться в деле, так как имели место слишком серьезные взаимные обвинения сторон. По мнению А. Щербакова, в любом случае дело представляло серьезный общественный интерес: ведь если М. Хенкину не печатали по объективным причинам, то имело место беспринципное поведение группы еврейских писателей, протестовавших против отказа Хенкиной в приеме в ССП. Так или иначе, имело место издевательство над человеком, потому что в течение трех лет ее заверяли, что она поэтесса, но при этом не печатали, чем довели до тяжелого угнетенного состояния. Было принято решение создать комиссию, которой поручили разобраться в обстоятельствах дела в течение десяти дней.

Однако десяти дней не хватило — дело затянулось на несколько лет. Точку в нем поставило решение Правления ССП, которое признало, что заявление Хенкиной, Любомирского и Фанинберга о положении в еврейской секции ничем не обосновано и носит клеветнический характер. М. Хенкину, «которая в течение целого ряда лет ведет клеветническую деятельность в отношении еврейской секции и, принимая во внимание, что она не имеет литературных данных для того, чтобы находиться в составе ССП», из организации исключили [129] .

В 1937–1938 годах рассматривалось дело Игната Простого (Моисеенко). В РГАЛИ сохранилось несколько десятков писем, которыми он буквально завалил руководящие органы и сотрудников ССП. Убежденный в своем литературном таланте и, естественно, в том, что талант этот недооценивают, он оказался без средств к существованию и в затруднительных обстоятельствах семейно-бытового характера (необходимо было уплатить алименты, на что не хватало денег, а в случае неуплаты ему грозили суд и тюремное заключение).

Со слов В. Катаева ситуация выглядела следующим образом. Он прочел рукопись И. Простого и написал рецензию с изложением основных недостатков работы. Из последующих писем И. Простого выяснилось, что он нуждается не только в творческой, но и в материальной помощи, так как ушел с основной работы, чтобы посвятить себя творчеству. В письме В. Ставскому В. Катаев писал: «Я не очень уверен, что по окончании эта рукопись годится для печати… да и по возрасту своему, насколько можно понять из письма, автора вряд ли можно причислить к категории „молодых рабочих авторов“». Однако приходит Валентин Петрович к совершенно изумительному выводу: «Но ввиду того, что тон его писем почти отчаянный, а союз, вообще говоря, оказывает такого рода помощь „начинающим“, я думаю, что сделать это надо». Далее в письме идет приписка от руки (кто ее автор, неизвестно): «Для того, чтоб помогать ему, — надо знать точно — талантлив ли он, — иначе совсем испортим человека, а он и без того, — горд до странности» [130] .

Работники ССП совершенно растерялись. К. Федин отправил записку в Бюро Президиума ССП: «Что делать с Игн. Простым? Оба отзыва резко отрицательны… Помогать Простому — значит продолжать какое-то „обольщенье“; не помочь — оттолкнуть и м. б. погубить человека» [131] .

П. Тесленко, вторая жена И. Моисеенко, сообщает Д. Кедрину, который с Игнатом был знаком, о тяжелом физическом и душевном состоянии мужа: он замкнут, все время лежит и о чем-то думает. «…Очень боюсь, — пишет она, — чтобы он чего-нибудь не выдумал страшного» [132] .