Важнейшей составляющей нравственного облика писателей явилось их отношение к материальным и бытовым вопросам. Кто-то считал налаженный быт непременным условием для творчества, другие не обращали на него внимание. Вот что вспоминала Н. Мандельштам о взглядах мужа на эту проблему: «Он не признавал жалоб на внешние обстоятельства — неустроенный быт, квартиру, недостаток денег, — которые мешают работать. По его глубокому убеждению, ничто не может помешать художнику сделать то, что он должен, и обратно — благополучие не служит стимулом к работе…

Проклятие квартире — не проповедь бездомности, а ужас перед той платой, которую за нее требовали. Даром у нас ничего не давали — ни дач, ни квартир, ни денег…» [463]

Некоторые писатели считали унизительным хлопотать о каких-либо материальных благах. Среди таких был Н. Островский. Его близкий друг Н. Новиков писал в 1933 году: «Твое отношение к бытовым вопросам просто нетерпимо и граничит с помешательством на принципах» [464] .

Очень часто материальное и бытовое благополучие литератора зависело от близости к какому-либо высшему чиновнику. Так, Н. Мандельштам признавалась: «Всеми просветами в жизни О. М. обязан Бухарину… Путешествие в Армению, квартира, пайки, договора на последующие издания, не осуществленные, но хотя бы оплаченные, что очень существенно, так как О. М. брали измором, не допуская ни к какой работе, все это дело рук Бухарина. Его последний дар — переезд из Чердыни в Воронеж» [465] .

К концу рассматриваемого периода отношение основной массы литераторов к условиям жизни и материальным благам стало меняться. Аскетизм перестал быть модным. Современница вспоминала вечер в Клубе писателей в начале 1938 года: «Спускаемся в царство шуб енотовых, обезьяньих, оленьих, на рыбьем меху, бесконечные ботики и кашне, кашне и ботики.

Ольга Ивановна (жена писателя Л. Соболева. — В. А.)в длинном серебристом платье из тафты. На грудь ее падает легкий светлый камень.

— Мама мне сказала, что эту слезку можно надеть — никто не подумает в наше время, что это настоящий камень, — говорит она мне мельком.

Странно, думаю я, законспирированный бриллиант? Зачем?..

Встречи наши окрашены конституцией, выборами в Советы. Волна заседаний охватила и писательский дом, и дом композиторов… В правлении Союза писателей и писательского дома появились новые люди… в них чувствовалось… стремление к комфорту, все как-то лихорадочно обзаводились машинами, дачами. Идет раздел писательских дач, Соболев срочно кончает курсы шоферов — и все это делается с какой-то лихорадочной поспешностью. Поэт Кирсанов делается каким-то метрдотелем писательского дома, заговорили о кухне, в воздухе носились разговоры о блестящей кухне, гаражах, судорожно искали бензин… и как-то на моих глазах появляются черты хищнического, люди охвачены азартом. Начинается какая-то трамвайная давка с отдавливанием ног…» [466]

Подавляющему большинству советских писателей помешательство на принципах уже не грозило.

Таким образом, в тридцатые годы сложился некий жизненный уклад «среднестатистического советского писателя». Условия его повседневного существования были неизмеримо лучше жизни многих других категорий населения страны и даже некоторых профессиональных отрядов художественной интеллигенции, к примеру художников или композиторов.

Было смятение, была и паника. Панические настроения у населения Москвы особенно усилились после того, когда по городу поползли слухи об эвакуации правительства и самого Сталина. Причиной этому послужило принятие 15 октября 1941 года Государственным Комитетом Обороны постановления «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы».

Многие писатели оказались подвержены воцарившемуся смятению. По информации А. Фадеева, В. Лебедев-Кумач пригнал на вокзал два пикапа вещей, не мог их погрузить в течение двух суток и психически помешался (поэт действительно заболел. — В.А.).

Литераторы были крайне недовольны деятельностью руководства Союза советских писателей по организации эвакуации. В такой сложной обстановке далеко не все могли позаботиться о себе и своих семьях. Многие писатели были элементарно беспомощны и не понимали происходящего. Так, М. Цветаева отправилась в эвакуацию, не собрав даже продуктов в дорогу. Она надеялась, что на пароходе будет буфет. Если бы не друзья — Б. Пастернак и В. Боков, которые купили продукты прямо на пристани, поэтессе с сыном пришлось бы голодать всю дорогу [467] .