Тут надобно сказать, что в служебных делах наших академиков много секретного, особенно у тех, кто работает в области военной техники. По этой причине я мало знал о деловой жизни Николая Ивановича, но, разумеется, мне был известен крупный масштаб личности своего коллеги, его высокий авторитет среди создателей ракетной техники. Теперь же понимал ещё и то щекотливое положение, в котором мы оба находились. Но я не видел никакого другого варианта, как только идти вперёд и добиться победы. Не знал я лишь в эту минуту, как поступит Николай Иванович, станет ли он помогать мне в борьбе за товарища. Вот тот характерный случай, где наш интеллигентский дух проходил испытание на прочность, и Николай Иванович, словно бы услышал мои сомнения, сказал:

— Спасибо вам, Иван Владимирович, за то, что принимаете участие в судьбе моего бывшего подчинённого. Теперь-то и я подключусь к делу, завтра же пойду в больницу, буду говорить с лечащим врачом и зайду к главному врачу, — словом, сделаю всё возможное для облегчения участи Горшкова.

Я на это сказал:

— Наверное, это будет хорошо, что вы возьмёте под контроль судьбу Горшкова, но будет и ещё лучше, если я переговорю ещё и с Иваном Ивановичем.

— Да, да, он большой авторитет в области психиатрии, и он не откажет, я его знаю.

Потом я провожал Николая Ивановича до остановки троллейбуса. Я как бы заново открыл для себя этого человека и от общения с ним испытывал подъём духа и настроения. Думалось мне, что высокий благородный строй души жил и продолжает жить в сердцах многих русских интеллигентов, он, этот строй, от самой сути русского народа, от нашей генетической природы. И я поделился этой мыслью со своей супругой, на что она сказала:

— В этом человеке я всегда была уверена. У нас в академии, пожалуй, и все такие, или почти все, за редким исключением. Русские люди извечно так: товарища в беде не бросают.

Сон ко мне в эту ночь долго не приходил. Занятый мыслями о судьбе Фёдора Кузьмича, я вдруг подумал: жизнь, как на тарелочке, преподносит мне новый драматический сюжет, и вполне вероятно, что вслед за книгой, которую я теперь заканчиваю, именно этот сюжет и займёт мою беспокойную фантазию.

Вечером следующего дня мне позвонил Николай Иванович и сообщил, что он по пути на работу заезжал в психиатрическую больницу и никакого Фёдора Кузьмича там не нашёл и что никто не мог сказать, посылали ли за ним машину или кто-то и что-то перепутал и они ничего не знают. Николай Иванович поручил своей секретарше обзвонить другие лечебницы этого профиля, но и там ей сказали, что никакого Фёдора Кузьмича они не знают. Академик не прямо, но косвенными намёками дал мне понять, что дело тут нечисто и не исключена возможность, что и больничная машина, и врачи были лишь прикрытием какой-то криминальной операции с похищением изобретателя. Сказал и о том, что подобные примеры в их мире случались, а Горшков — та самая фигура, которая многих может интересовать.

И закончил нашу беседу вопросом:

— А не сообщить ли нам об этом в компетентные органы?..

Я посоветовал подождать до завтра.

И в тот же час отправился к Максиму, который жил от нас тоже неподалёку. Слышал, как за дверью осторожными шажками шёл по коридору хозяин квартиры. С минуту разглядывал меня в глазок, потом спросил:

— А не вы ли это, Иван Владимирович?

— Он самый. Открывайте дверь.

И как только я вошёл, ко мне из кухни вышел Фёдор Кузьмич. Смотрит победителем, смеётся.

— Я от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, а теперь вот подорвал из сумасшедшего дома. Они думают, я ума лишился, а я показал им, кто из нас умнее.

И потом на кухне, замешивая себе крепкий кофе, и уже серьёзно, продолжал:

— Вот теперь они милицию ко мне на квартиру пришлют, искать меня будут. Раньше-то я догадывался, а теперь мне всё ясно стало. Операция тут хитро задумана, сначала меня в психушку упечь, а там и микстурой какой совсем доконать. Слышал я, что психиатры своим пациентам по два-три стакана в день валерианы дают, ну, после такой дозы человек и скуксится, как лист пожухлый. Вроде бы лекарство и невинное, а дух из организма вышибает. Ну, я-то не теми нитками шит; я всю американскую ракетную программу объегорил, а тут уж как-нибудь вывернусь.

Взял с подоконника трубку радиотелефона, позвонил домой:

— Настёна! Никто не приезжал? Нет?.. Хорошо. Ты помни наш уговор: посмотри в глазок, кто пришёл, и дверь открывать не торопись, а сначала позвони мне, тогда уж их впускай.

Хозяин разливал кофе, а Фёдор Кузьмич рассказывал свои похождения.

И вот какая картина нам рисовалась.

Предварительно не позвонив по телефону, на квартиру Горшкова пришла карета скорой помощи. В квартиру вошли четверо: врач, медсестра и два амбала баскетбольного роста. Врач задавал вопросы:

— Как самочувствие, на что жалуетесь?.. Ага, это хорошо, что всё у вас хорошо, а тогда зачем же плачете?.. Ни с того, ни с сего — и вдруг в слёзы. А ну, смотрите на мою руку: вначале на этот вот палец, затем на этот. А теперь на меня смотрите. Вот сюда, а теперь сюда. Та-а-к, хорошо. Сядьте ближе, положите ногу на ногу: вот так, хорошо…

Ударил молоточком по коленке, сильнее, ещё сильнее…

— Вот я и говорю: плачете. А вы ведь не маленький, взрослый человек, а — плачете. Я-то вот не плачу, и они, мои помощники, тоже не плачут.