Не сразу нарушил он молчание; видимо, нелегко дался ему этот наш разговор — отвечал он так:

— Понимаю вас, отец Георгий. Многих удивляют мои поступки. Мой близкий друг из евреев, которому нужен я, а он служит мне для связей с денежными людьми и миром банковским, — так он сказал: в тебе живут два человека. С виду ты наш, а душой тянешься к миру чужому и нам непонятному. Ты должен укрепиться на одном стуле, и тогда дела твои пойдут в два раза быстрее. Я ему ничего не сказал, а через несколько дней он вошёл весёлый и протянул мне иностранный паспорт, о котором я давно его просил. Я раскрыл его и увидел там своё новое имя: Наум Гранский. Спросил приятеля:

— Что это?

А он мне:

— Паспорт. Ты собирался в командировку в Израиль — вот тебе и паспорт подходящий.

Он сел в кресло и продолжал:

— И вообще: будь Наумом. И тогда двери к другим Наумам будешь открывать ногой, и всё, что надо, будет валиться тебе в руки.

Я не стал затевать с ним длинные дискуссии, положил паспорт в карман, а затем и другой паспорт, наш обычный, выписал на новое имя. Вот и вся моя история. И мой друг из евреев скоро удвоил, а затем и многократно увеличил мои капиталы. Однажды привёл ко мне даму — этакий одуванчик: дунь и упадёт. Мы вдвоём усадили её в кресло, а я подсел к ней, смотрю в её усталые, слезящиеся глаза и жду, что она мне скажет. И она сказала:

— Вы не поверите, но я — патриот России. Скоро упокоюсь и меня положат на Литераторских мостках. Не знаю, кто там лежит, но, наверное, Некрасов, Достоевский, а может, и сам Гоголь. И я буду там лежать. И хочу, чтоб ко мне тоже «не зарастала народная тропа». А для этого пусть мои деньги лежат в России. Вы не возражаете, если они будут лежать в России?.. Нет, ну хорошо. И если в вашем банке — тоже не возражаете?.. Но только вы мне скажите: у вас хорошие замки и надёжный сторож?..

— Вы не беспокойтесь: замки у нас надёжные, и сторожа по ночам не спят. А вы можете спать спокойно, но скажите, пожалуйста: какие же деньги вы хотите нам доверить?

— Какие деньги? Обыкновенные: в долларах и евро, но только не в рублях. А теперь вы хотите знать: сколько денег?.. Не так много, как имеет Абрамович, но больше, чем имеет Гусинский: миллиард и двести миллионов!

Я чуть не вскрикнул: миллиард! Но где же вы их взяли?.. Но, конечно, ничего подобного я этому засушенному листику не сказал, и даже руками не всплеснул, а подумал: Господи!.. Не дай чертенятам выхватить у меня из-под носа эту громаду плывущих ко мне денег. И Господь-Вседержитель услышал мою молитву. Хворая, теряющая силы старушка щелкнула пальцами, подзывая к себе пришедших с ней двух юристов, взяла у них заранее заготовленные бумаги и подала мне. А когда она удалилась, я спросил посредника: «Откуда у неё такие деньги?» И он сказал: «Один её сын сидел на нефтяной трубе, а другой на газовой, питающей весь Северо-Запад, но их, одного за другим, прикончили конкуренты. Деньги ей достались от сынов». Я заглянул в горящие нетерпением глаза моего друга-посредника, спросил: «Сколько тебе?» Он ответил: «Двести». «Двести»? «Да, двести». «Это много, но — оформляй документы».

У него в кармане уже лежали заготовленные бумаги на двести миллионов долларов. И он жестом императора Эфиопии подал мне эти бумаги.

Гранский помолчал, а потом тихо заметил:

— Вот что значит мое имя, и какую силу имеет мой посредник. Другой мой приятель — из той же среды, — продолжал рассказывать Гранский, — представил меня мадам Марусиной. Как великую тайну проговорил на ухо: я сделаю из тебя большого банкира. Ты будешь драть шкуру с клиентов, — ну, скажем, одиннадцать процентов годовых, а всего лишь один процент отстёгивать мне. Ну и, конечно, про мадам Марусину не забывай. Нарушение договора у нас карается смертью.

И свой рассказ Гранский заключил словами:

— Вначале я был назначен исполнительным директором Светлановского банка. Зарплату положили большую: в месяц я получал две тысячи своих прежних месячных окладов, то есть когда я был командиром крейсера. В это трудно поверить, но я говорю правду. Однажды я своё изумление выразил госпоже Марусиной, заглянувшей ко мне в банк посмотреть, как я тут управляюсь. Она ничтоже сумняшеся и совершенно спокойно проговорила: «Берите, когда дают, не то ваше место займёт другой и он уже смущаться не станет». Тогда-то я понял, насколько был прав Альфред Нобель, сказавший: «Демократия — это тирания подонков, оказавшихся у власти». С год я получал такую зарплату, а потом Марусина предложила мне приватизировать банк. Так я стал банкиром, то есть полным хозяином дома, где живёт дьявол.

Матушка Елена, дотоле молчавшая, вступила в наш разговор:

— Вы видели, как хорош собой Наум Гранский. Мужская красота бывает посильнее женской. Об этом много писал Мопассан. Госпожа Марусина тоже не уродлива, а в биологии существует закон: красота женская и красота мужская сливаются в единый заряд и порождают новую красоту. Посмотрите на царей и цариц; чаще всего, они красивы. Отсюда и принцы, и принцессы всегда прекрасны.

— Да ты к чему всё это клонишь? — повернулся к ней отец Георгий.

— А всё к тому же: бывшему подводнику помогает мадам Марусина. И сама в его банк деньги вкладывает. А денег у неё не меньше будет, чем у жены московского мэра; тут сотнями миллионов пахнет.

— Но откуда же у неё такие деньги? — спросил я матушку.

— Как откуда? А продовольственные магазины, самые большие в городе, сколько ей дают?.. А недавно турбинный завод купила, а шесть высотных домов построила!..

— Господи! — воскликнул батюшка. — Как много женщины знают!..