Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что она снова жива. Мне потребовалось куда больше времени. Малка тем временем высунула язык и задышала часто—часто, словно ей очень хотелось пить, и Молли сходила куда—то и принесла в ладонях немного воды. Малка все вылакала и попыталась встать, но запуталась в ногах и повалилась на бок, как щенок. Она, однако, не сдавалась и вскоре уже стояла на всех четырех лапах, хотя еще немного покачивалась. Несколько раз Малка пыталась лизнуть меня в лицо, но все время промахивалась; когда же ей это удалось, я наконец заплакала.

Потом Малка увидела Единорога и сделала очень странную вещь. Сначала она несколько секунд смотрела на Амальтею, а потом поклонилась на свой собачий манер или сделала реверанс: вытянув передние лапы, Малка опустила голову и положила ее между ними на землю. А Единорог очень осторожно ткнула Малку носом.

Потом Единорог впервые посмотрела на меня. Или, может быть, я впервые увидела Ее по—настоящему. Рог, копыта, Ее волшебная белизна — все это сейчас не имело значения, потому что я смотрела прямо в Ее глубокие, бесконечно глубокие глаза. И каким—то образом они избавили меня от того, что я увидела в глазах грифона, потому что весь ужас, который я пережила, не исчез — ни когда чудовище умерло, ни даже когда ожила Малка. В глазах Единорога был весь огромный мир — мир, который я, наверное, никогда не увижу, но сейчас это было не важно, потому что я его видела,и этот мир был прекрасен, и я тоже была его частью. И теперь, когда я думаю о Джихейн, о Лули и о моей Фелисите, которая, как Единорог, могла разговаривать только глазами, я думаю именно о них, а не о грифоне. Вот что произошло, когда я и Единорог посмотрели друг на друга.

Я не заметила, как Единорог попрощалась с Молли и Шмендриком, не увидела, как Она умчалась прочь. Да я и не хотела этого видеть. Зато я слышала, как Шмендрик сказал:

— Простая собака… Я сам чуть не умер, когда пел для Нее; я призывал Ее на помощь Лиру как никто и никогда не призывал ни одного единорога, но Она оживила не его, а эту паршивую овчарку!

Но Молли возразила:

— Она тоже любила его, вот почему Она позволила ему умереть. И пожалуйста, говори потише — девочка может услышать…

Я хотела сказать, что это ничего и что я понимаю — Шмендрик говорит так, потому что очень расстроен, но Молли подошла ко мне и стала вместе со мной гладить Малку, и мне не пришлось ничего говорить.

— Мы проводим тебя и Малку домой со всем почетом, который подобает двум леди, — проговорила Молли. — А потом мы отвезем домой короля…

— И я никогда больше вас не увижу, — закончила я. — Ни вас, ни его…

— Сколько тебе лет, Суз? — спросила Молли.

— Девять, — ответила я. — Скоро будет десять. Ты же знаешь.

— А ты умеешь свистеть?

Я кивнула, и Молли огляделась по сторонам с таким видом, словно собиралась что—то украсть. Потом она наклонилась ко мне и прошептала:

— Я хочу сделать тебе один подарок, но ты не должна открывать его до тех пор, пока тебе не исполнится семнадцать. В свой семнадцатый день рождения ты должна будешь отправиться в какое—нибудь уединенное, тихое место, которое будет тебе очень дорого, и посвистеть вот так…

И Молли просвистела мне короткую музыкальную фразу, а потом заставила меня повторять ее снова и снова, пока не убедилась, что я все запомнила точно.

— Больше не свисти, — сказала она. — То есть ты не должна насвистывать эту мелодию вслух, пока тебе не исполнится семнадцать, но про себя ты можешь повторять ее сколько угодно. Ты понимаешь разницу, Суз?

— Я не ребенок, — ответила я. — И все понимаю. А что случится, когда мне стукнет семнадцать и я ее просвистю… просвищу?

Молли улыбнулась.

— К тебе кое—кто придет… Я только не знаю, кто это будет. Может быть, это будет величайший в мире маг, может быть, просто одна старая женщина, которая питает слабость к непослушным и отважным детям. — Она несильно ущипнула меня за щеку. — А может быть — только может быть! — это будет Единорог, потому что с тобой, Суз, всегда будут случаться удивительные и прекрасные вещи. Даю тебе честное слово, хотя ты, наверное, думаешь, что слово старухи немногого стоит. В общем, кто—нибудь к тебе да придет…

А потом мы положили тело короля на его лошадь и тронулись в обратный путь, и я снова ехала со Шмендриком, как в начале нашего путешествия. И они проводили меня до самого дома, как обещали, и сказали моим маме и папе, что грифон мертв и что я помогала его прикончить. (Видели бы вы лицо Уилфрида, когда он услышал такое!..) На прощание Шмендрик и Молли по очереди обняли меня, и Молли шепнула мне на ухо: «Помни! Не раньше, чем тебе исполнится семнадцать!..». После этого они уехали, чтобы отвезти короля обратно в замок и похоронить, а я выпила кружку холодного молока и отправилась вместе с папой и Малкой загонять стадо на ночь в сарай.