— Опять вы! Стойте! Оставайтесь на месте!

Я могла бы шмыгнуть в переулок, следом за сбежавшими девушками, но я остаюсь стоять. Он останавливается напротив, тыкает мне в грудь указательным пальцем. Как ни странно, он улыбается, но это напряженная, решительная улыбка, отнюдь не любезная. Он говорит:

— Довольно уже встречаться таким образом. Кто вы такая, черт побери?

— Не знаю.

— Ага, понятно. Могу поручиться, что документов у вас тоже нет.

Он слишком возбужден, чтобы дождаться ответа. Он продолжает:

— Черт, впервые я увидел вас во время той стрельбы в торговом центре, но вы просто исчезли, понятия не имею, каким образом. Потом когда та сумасшедшая тетка побросала своих детишек в реку: вы пырнули следом за ними, как какой—нибудь супергерой из телесериала...

Я перебиваю его и спрашиваю:

— Та девочка, старшая. Она... с ней все в порядке?

Лицо у него меняется. Он уже не тычет в меня пальцем. Некоторое время он молчит, а когда он снова открывает рог, то говорит уже куда тише:

— Мы сделали все возможное. Если бы вы потрудились задержаться, вы бы знали. Но нет — вы снова испарились, как в каком—то дурацком кино со спецэффектами! Потом та парочка с младенцем, двое отпетых наркоманов...

Он снова улыбается, но уже иначе.

— Ладно, они сами напросились, но по этом поводу вам придется поехать с нами в участок! Ваше счастье, что об убийстве речи не идет. Но оба до сих пор в больнице, вы в курсе?

Мне хочется знать, та ли это больница, где лежит Джейн Доу. Мне хочется знать, где теперь малыш, и я собираюсь спросить о нем, но полицейский продолжает:

— А теперь еще и это! Да кто вы, в самом деле? Бэтмен, что ли? Врываетесь в массажные салоны, даете жару насильникам? Вы начинаете оставлять следы, мадам, и нам с вами надо серьезно поговорить. Так все—таки нельзя!

Он тянется к наручникам, висящим у него на поясе. Я машинально вскидываю руки, он отступает назад, выхватывает из кобуры пистолет. Я принимаюсь было объяснять, почему не могу допустить, чтобы он меня арестовал...

...но вокруг уже ясный день, я стою на улице напротив школы и вижу, как мальчишка сильно толкает мальчика поменьше и с хохотом убегает прочь. Малыш хнычет, сидя на мостовой, он то ли порвал новые джинсы, то ли ободрал коленки и не видит надвигающейся машины. Другие дети и прохожие ее видят, но они слишком далеко и их крики тонут в визге тормозов. Никто не успеет его спасти.

Нo, разумеется, рядом оказываюсь я. Я всегда оказываюсь рядом.

У меня нет лишней доли секунды на то, чтобы его подхватить — я просто врезаюсь в него сбоку, и мы оба летим на обочину, машина проносится мимо, описывает полукруг и останавливается на противоположной стороне улицы, развернувшись лицом к нам. Мальчишка оказывается у меня на руках, глаза у него круглые и испуганные, но он уже не плачет, он не может набрать воздуха в грудь. Со всех сторон сбегаются дети, из школы выбегают взрослые, водитель уже стоит на коленях рядом с нами, он почти так же перепуган, как и сам мальчуган. Но все уже в порядке. Все кончилось хорошо. Я успела вовремя.

Левое плечо ноет в том месте, где я проехалась по асфальту, и еще я ударилась обо что—то головой, возможно, о бордюр. Совсем как Джейн Доу. Я осторожно поднимаюсь на ноги и, как всегда, осторожно отстраняюсь от толпы и от похвал. Малыш наконец—то разревелся — и слава Богу.

Джейн Доу не плачет. Она уже очень давно не плакала.

Мысли о ней сбивают меня с толку. Она каким—то образом постоянно присутствует рядом со мной, вмешивается во все, не дает покоя даже во тьме. Это потому, что мне прямо сейчас никого не нужно спасать. Почему? Я же сама как призрак, все время исчезаю. Как меня могут преследовать призраки?

Ее зовут...

Ох! Я...

«Я знаю ее имя».

Я иду, пока не выхожу на мост через молочно—мутную реку, которая делит пополам этот город, придавая ему его особый облик. Я сажусь на каменный парапет и жду тьмы. Я чувствую внутри себя усталость, куда более пугающую, чем любой мальчишка с «розочкой». Я достаточно реальна, чтобы сломать кому—то челюсть или ребро, защищая девочку—проститутку, но недостаточно реальна, чтобы когда—нибудь понять жизнь этой девочки, ее ужас, ее боль. Я, как и любой человек, могу озвереть от ярости, увидев избитого до полусмерти младенца, и сделать все, что в моих силах, чтобы уничтожить его мучителей и испытывать жуткое удовлетворение по этому поводу, но теперь я думаю... теперь я думаю, что это не мой гнев и душераздирающая жалость. Это все происходит в той больничной палате, под закрытыми веками, в глазах, цвета которых я не знаю.

Я смотрю с моста вниз, провожаю взглядом пару барж, которые бесшумно проходят прямо подо мной. «А вот если прыгнуть отсюда па них, прямо сейчас, убьюсь я или нет? Может ли чье—то видение совершить самоубийство?»

Тьма...

...этот полицейский активно меня разыскивает. Мы больше не встречались, но я пару раз видела его издалека, во время того или иного спасения — или «присутствия» там.

Верная тьма каждый раз возвращается за мной, отправляет меня и бой с новыми и новыми эксплуататорами, мучителями, грабителями, насильниками, бандитами, киллерами. Вот она я: ловкая, проворная, бесстрашная, голыми руками в одиночку расправляющаяся с ними — и всегда одерживающая победу... и никогда от меня ничего не зависит, все предопределено заранее, мне не дано совершить никакого выбора. Выбор совершает она. Теперь я в этом уверена.