Тем ужаснее и отвратительнее было все, что произошло между ними. Если все действительно было так, как открылось теперь, — значит, и чувств в нем никаких не было и минуты, за всем стоял лишь голый расчет, какие-то свои тайные цели плюс знание людей, их реакций и нехитрой девичьей психологии, на которой, умеючи, так нетрудно было сыграть... Нет, нет... невозможно... слишком страшно это все...

Но что, если она все-таки ошибалась и клеветала на него в душе? В конце концов, он вышел из совсем другой среды и прожил совсем другую жизнь. И если сегодня, несмотря ни на что, мог к месту процитировать Цветаеву, это ведь тоже говорило о чем-то. Кто же он? Ну кто?.. Запуталась, запуталась она... Потерялась вконец...

А на стене, на тоненькой серебряной ниточке висел его, еще недавно столь важный и дорогой ей, загадочный голубой елочный шар, а рядом — приколотая к обоям маленькая бриллиантовая брошь — ее инициал... Так кто же, кто же он?..

Эти мысли были с ней неотступно и днем, и ночью, и на следующее утро, когда она поехала в Центральную городскую публичную библиотеку. Надо было заказать и отобрать книги, необходимые для дипломной работы. Заказ приняли в десять утра с доставкой литературы через сорок минут. От нечего делать она взяла с открытой полки подшивку городской «молодежки» и принялась просматривать разные статейки и заметки. Как вдруг на одной из полос ее внимание привлек заголовок «Только пули свистят по степи...». В модной теперь лихой и броской манере на трех колонках рассказывалось о жестокой кровавой стычке между членами двух уголовных группировок, между «левыми» и «правыми» — преступными кланами левого и правого берегов. По приводимым в статье рассказам очевидцев, враждующие бандиты «забили стрелку» в голой степи за городом на левом берегу. В результате жаркой перестрелки в числе убитых оказался один из первых «авторитетов» города из стана «правых», некто Левон Агамиров, по кличке Оракул.

Такое случалось в городе и крае все чаще и чаще, и подобные сводки с «театра преступных боевых действий» то и дело появлялись на страницах газет. Но почему-то именно эта публикация привлекла особенное ее внимание. Объяснить это было невозможно, но, повинуясь какому-то наитию, Наташа бросила взгляд на дату, какой была помечена газета. Она вышла двадцать четвертого декабря, через сутки после бандитского побоища в степи. И тут... Тут ее как будто кто-то ударил в сердце. Она не стала дожидаться книг, как полоумная кинулась вниз по мраморным лестницам, наспех оделась, вылетела из гардероба и бросилась к автобусу.

Через полчаса она уже бежала по главной кладбищенской аллее, как будто какой-то сверхсильный магнит притягивал ее к себе. И даже у отцовской могилы она не сбавила шага. Еще полсотни шагов... Еще двадцать... И вот она замерла у той могилы, где тогда, за день до Нового года, играл оркестр и где в толпе провожавших усопшего мелькало столько угрюмо-печальных славянских и приметных кавказских лиц.

И сегодня, в этот серый день января, холм был завален заснеженными венками, поверх которых лежали совсем еще свежие букеты роз и гвоздик. В изголовье виднелась присыпанная снегом, обернутая прозрачной пленкой большая фотография и табличка. Она наклонилась и смела снег — и на нее в упор взглянули огромные темные глаза мужчины-кавказца. Лицо, каждая черта которого воплощала надменную силу и безграничную жестокость. А на табличке после нескольких строк армянской вязи шла надпись по-русски:

АГАМИРОВ ЛЕВОН САРКИСОВИЧ

Пал как мужчина смертью храбрых за наше дело

А ниже и помельче, как обычно, две даты и стихи:

Спи, дружище, предсказание сбылось:

Не увидишь больше склонов Арарата,

Твой убийца мне — что в горле кость,

Ждет его суровая расплата.

Г. К.

Наташа отступила на шаг. Она была одна-одинешенька на кладбище. Никого не было видно за памятниками и стелами надгробий.

Ну... вот и все. Все сложилось и объяснилось. Все сомнения рассыпались. И снова она была одна на земле, как вот здесь, на этом кладбище, у могилы бандита, «друга и брата» того, кто стал ее первым...

«Скажи мне, кто твой друг... Скажи мне, кто твой... брат...» Обернувшись, не видит ли кто, — но не было никого вокруг, кроме все тех же ворон на ветвях деревьев, — она начала, словно бессознательно, перебирать ленты на венках и нашла то, что искала: «Верному другу и соратнику, незабвенному Левону от брата Гены».

Это могло быть, конечно, чистым совпадением, но что-то подсказывало ей — никаких совпадений.

Потому что случайностей не бывает.

24

Она вернулась домой, забыв о книгах, о библиотеке, о дипломе, и, поднявшись к себе, тщательно заперев за собой дверь на все запоры, прошла в кабинет отца и, как всегда вернувшись с кладбища, рухнула на его тахту. Но теперь слез не было — лишь одно ледяное отчаяние, бескрайнее, тотальное, испепеляющее отчаяние и страх перед неизбежностью минуты, когда он снова приедет и позвонит в дверь, снова войдет со своим вином и цветами, уверенный в своем праве быть всюду, как у себя дома, и делать с каждым человеком все, что угодно, все, что захочется и взбредет в голову.

Уехать куда-то, спрятаться? Нет уж! Да и смешно: негде было ей спрятаться, некуда бежать. От таких, как он, не убежишь. Она нашла его визитную карточку и набрала один из трех телефонных номеров охранного предприятия «Цитадель-2». Там не ответили. Все три телефона молчали и не отзывались. Адреса на визитке не было. И она снова повалилась на тахту. Значит... надо было ждать его появления и, может быть, даже... — об этом подумалось с содроганием, но выхода не было никакого, — может быть, придется провести с ним еще одну ночь, в этих зверских, гнусных объятиях, возможно, лишь для того, чтобы просто выжить...