Коналл хмыкнул.

— Надо же было такому случиться, что в этот самый момент мимо на воскресный обед ехал на лошади приходской священник и увидел мою проделку раньше моего отца. Вот так! Лицо моего отца побагровело от стыда и гнева. Он разозлился на меня за то, что я написала неприличные слова, и на моих братьев, которые научили меня этому.

Она запрокинула голову.

— Я думала, что меня ждет порка. Но папа, как сейчас помню, упал передо мной на одно колено и сказал: «Я хочу, чтобы ты знала, что я тебя очень люблю. Но мне не нравится то, что ты сделала. Так что теперь ты должна все исправить, и тогда все снова станет по‑прежнему». Он дал мне ведро с известью и велел закрасить плохие слова. Но сколько бы раз я ни белила сарай, проклятая черная краска все равно проступала.

Коналл покачал головой:

— Очевидно, урок не пошел впрок.

Шона звонко рассмеялась:

— Не пошел. Но, видите ли, мои воспоминания о папе все такие. Сколько бы времени ни прошло, что бы ни случилось с тех пор, чтобы затмить их, память об этом жива. И я не хочу, чтобы эти воспоминания стерлись. И хотя отцовское расположение в тот день я потеряла, мысль о том, что он не перестанет любить меня, что бы я ни натворила, делала меня счастливой.

Взгляд Коналла снова устремился вдаль. Голубизна его глаз сливалась с голубизной неба.

— Воспоминания о моей жене немного отличаются, Шона. Кристина стала чем‑то вроде отражения в витражном стекле. Есть разрозненные кусочки нашей совместной жизни, которые я бережно храню в памяти, но целостной картины нет. Все разобщено… размыто.

Его слова прозвучали словно загадка, но смысла ее Шона понять не смогла. Может, это был брак без любви? Или в нем говорила обида на жену, которая заболела и оставила его одного с ребенком? Может, он пытался спасти ее, но понял, что его медицинское искусство не в силах побороть смерть? В нем чувствовался какой‑то электрический накал, как в воздухе перед грозой.

— После смерти жены я даже спиртным не мог заглушить свои мысли о ней. И вся медицинская наука бессильна вылечить разбитое сердце. — Коналл сверлил ее глазами в поисках ответов. — Скажи, Шона, как после всего, перенесенного тобой, ты смогла жить дальше?

Шона опустила глаза.

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Возможно, потому, что провалилась так глубоко, что оттуда был путь только наверх.

Он скользнул пальцами по ее щеке.

— Боже, я никогда не встречал столь неунывающего… и в то же время столь хрупкого человека. Несмотря на все, что с тобой случилось, в тебе бьет фонтан надежды. — Он расплылся в улыбке. — Ты благотворно влияешь на меня, Шона Макаслан.

Шона не знала, что подействовало на нее так: то ли произнесенное им ее полное имя, то ли нежное прикосновение его пальцев. Но сердце ее вдруг подскочило, и весь мир сузился до них… двоих.

Он встал и протянул ей руку.

— Давай прогуляемся.

Она подала ему свою, и он помог ей подняться на ноги.

Гуляя, они пересекли поле и пошли по тропинке вдоль деревьев, которая вывела их к реке. После того поцелуя у пруда у них больше не было ничего подобного. Он вел себя как образцовый хозяин, а она — как исполнительный управляющий. Несмотря на то что их отношения были сугубо деловыми, они за это время очень сблизились. Он проводил с ней больше времени, чем с кем бы то ни было — даже со своими родными. И она наслаждалась как их беседами, так и спорами. Но память о том поцелуе никогда не покидала ее мысли, и каждый раз, когда Шона смотрела на его красивое лицо, она ощущала призрачное прикосновение его губ к своим. Время от времени она задумывалась, чем был этот поцелуй: импульсивной реакцией на их случайную физическую близость, или проявлением нежных чувств.

Теперь, идя с ним рука об руку, Шона снова начала это чувствовать. Легкость своего шага, прерывистость дыхания, безмолвный трепет сердца. Мужчина не ведет себя так с безродной дояркой или уважаемым управляющим. Так мужчина обращается с женщиной, дамой, достойной держать его под руку.

По мере приближения к старому мосту шум бегущей воды становился все громче. Бесчисленные кареты, проезжавшие мимо, истерли и сгладили серый и коричневый кирпич. По другую сторону моста виднелось заброшенное караульное помещение для сбора подати за проезд, узкое строение, построенное из такого же камня в шестнадцатом веке. Мох выкрасил его стены в ярко‑зеленый цвет. Тяжелая деревянная дверь на сломанных черных петлях перекосилась. Они прошли на середину моста и, остановившись, смотрели, как внизу бежит вспененная вода.

— Шона, я человек науки. Поэтичность прекрасного пола всегда ускользала от моего понимания. Но ты… ты не такая, как большинство женщин. Я чувствую в тебе… не знаю… родственную душу, что ли. Как будто ты для меня и не женщина вовсе.

Его слова будто оглушили ее, и Шона схватилась за перила. Глядя на несущуюся внизу белую воду, она почти ощущала, как вместе с водой уносится и ее женское естество. Иона всегда предупреждала ее, что нельзя быть такой прямолинейной, самоуверенной и напористой, потому что эти агрессивные качества присущи мужчинам. Но она никогда ее не слушала, и вот он результат ее упрямства. Глупая, глупая девчонка.

— Другие женщины полны хитрости и лукавства. Но ты такая искренняя душа. И я не могу о тебе не думать. Я жажду твоего присутствия, твоего общества, твоих объятий.

Нить надежды приподняла ее упавшее сердце.

— Объятий? Вы сказали «объятий»?

— Да. Тот наш поцелуй… я хочу его повторить. Потому что уверен в одном: мы в большей степени вместе, чем врозь.

— Вы хотите сказать, что находите меня желанной?

Она в надежде прикусила губу.

Коналл улыбнулся:

— Это наиболее приличное слово, которое подходит к данному случаю. Несомненно.