Голос у врача был зычный, густой. Татьяна испуганно сжала руки. А Борис, разозлившись, тоже повысил голос:

— Прежде чем я выйду, вы мне назоветесь и скажете, в состоянии ли оказать врачебную помощь старикам!

— Доктор Козлов меня зовут! Устраивает? Тридцать лет прослужил врачом на флоте, и вы мне не указывайте, как и какую помощь оказывать! Очистить помещение!

Багровый от крика, Козлов подскочил к Боре, толкнул его двумя руками в грудь. Борис вылетел в коридор.

— Ах ты! — Боря задохнулся от возмущения. — Ексель-моксель! — вырвалось у него. — Да я тебе!

Он шагнул к Козлову со сжатыми кулаками.

— Боря! — Татьяна бросилась к нему, схватила за руки. — Не надо! Успокойся! Это какой-то кошмар, недоразумение. Ведь мы в больнице находимся!

— Дед! — теперь заголосила медсестра. — Дед! Да ты обмочился! — Она стояла напротив Федора Федоровича, уперев руки в бока. — Нет, ну это надо же! Кто убирать будет? У нас нянечка только завтра придет.

— Доченька! — Федор Федорович, страдавший от стыда и боли, жалобно винился дрожащим шепотом. — Прости! Мочи нет терпеть.

— Мочи у тебя как раз навалом, — зло каламбурила медсестра.

Самое время для шуток. И место подходящее. Они в больницу приехали или в концлагерь? Борис постарался взять себя в руки и, чеканя каждое слово, спросил врача:

— Доктор Козлов! Пожалуйста, ответьте мне, будет ли в этой больнице оказана пострадавшим необходимая помощь?

— Будет! — Врач тоже сдерживал клокочущую (почему? кем вызванную?) злость. — Очистите помещение и дайте нам работать!

— Ну-ну! Работайте! — Борис взял ватную от растерянности Татьяну за руку и вывел на улицу. — Эскулапы хреновы!

Козлов вернулся в свой кабинет, швырнул в сторону истории болезни, которые начал заполнять, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать с обгоревшими стариками. Бабке нужен рентген, но их аппарат полгода уже не работает. Хирурга вызвать тоже не удастся — уехал в Москву на свадьбу дочери. Надо было заставить этих молодчиков везти стариков в Александров. Не сообразил.

— Ира! — крикнул он медсестре. — Веди деда в процедурную. Раны обработать и наложить асептическую повязку. И вколи ему… что там у нас есть? Димедрол с анальгином. Антибиотики потом назначу, пусть родственники купят. Пришли Сережу-охранника и Петрова из второй палаты, пусть на каталке бабку в реанимацию отвезут.

Тридцать лет служа на флоте, врачуя матросов и офицеров, Козлов мечтал о пенсии, о домике, доставшемся от родителей жены в Ступине, о яблоках из собственного сада и хрустящих огурчиках из парника. Но мечте не суждено было исполниться: во-первых, сельские занятия быстро Козлову надоели, а во-вторых, прожить на пенсию никак не получалось. И он пошел работать в больницу. Флотский опыт, которым он так гордился, привил ему командирский голос, манеру выражаться резко и грубо, но знаний медицинских не прибавил. И то, что в институте учил, забыл. На корабле чуть случай сложнее прыща или бородавки — списывай служивого в госпиталь, там разберутся. Козлов под пытками бы не признался в своем профессиональном бессилии. Больные, из-за которых он должен был, как студентишка, заглядывать в шпаргалки, вызывали у него ярую злость. Не сытый заслуженный отдых, а тяпку, грабли да врачебные ошибки приготовила ему жизнь в старости. Не почет и уважение патриарха, а небрежное отмахивание детей — слышали мы твои байки уже тысячу раз. Если бы можно было сдавать злость, как сдают кровь, то Козлов давно бы стал почетным донором.

Выйдя из приемного отделения, Татьяна и Борис топтались у машины. Они испытывали предательское облегчение — избавились от немощных стариков — и угрызения совести — в ненадежных руках оставили бедолаг.

— Едем, — решился Борис и открыл Татьяне переднюю дверь. — Куда теперь? К их дочери?

— Да, конечно, — быстро согласилась Татьяна. Новая забота оправдывала их бегство.

Оба не помнили номер квартиры, в которой жила Люся, да и дом нашли с трудом. А потом опрашивали людей: не знаете ли Люсю, в девичестве Знахареву, у нее сын Димка, родители в Смятинове живут? Зачем нам? У ее родителей пожар случился, ужас, нет, дом не сгорел, только сараи и коровник, сами в больнице. Из-за чего пожар? Короткое замыкание, очевидно. Люсю не знаете? А кто может знать?

Язык, который до Киева доведет, привел их к Люсиным дверям через полчаса.

— Ой, Татьяна! — воскликнула Люся, открыв на звонок. Но радостно-изумленное выражение ее лица, круглощекого, как у матери, быстро сменилось тревогой. — Что-то случилось с моими?

— Да, Люся, — кивнула Татьяна.

Она рассказывала, стоя за порогом, — от волнения Люся не пригласила их в дом.

— Ой-ёй-ёй! — заголосила Люся. — Мамочка, папочка мои!

— Ма-а-ам! — послышалось за ее спиной. — Ты чего?

— Димка! В постель! — развернулась Люся. — Ой, проходите, что же мы в дверях. Димка! Бабушка с дедушкой погорели!

Борис и Татьяна вошли в тесную однокомнатную квартиру. Димка, пятилетний мальчишка, босой, в цветастой девчоночьей пижаме, с лицом и руками разукрашенными зелеными точками, скорее восхитился, чем перепугался:

— Совсем погорели? До скелетов?

— Я тебе дам до скелетов! — Люся отвесила ему оплеуху. — Марш в кровать!

Димка обиженно надул губы и забрался в постель, которая была разложена из кресла-кровати. Люся металась на небольшом, свободном от мебели клочке в центре комнаты.