Шрифт:
Замужем Люся уже была. Правда, не за евреем, а за слесарем. А сейчас она пребывала в состоянии легкой и тайной влюбленности в завполиклиникой Евгения Федоровича.
В третьем письме от неведомой Тани Рудиной из Чебоксар речь как раз шла о любви.
Призвание женщины, — писала она, — в высоком чувстве обожания любимого. Вы растворяетесь, вся до остатка, в нем, в единственном. Вас уже нет. Вы — это он, а он — это вы.
Люся в Евгении Федоровиче никак не растворялась, он даже не знал, что может быть этакой щелочью для Люсиных клеток. Просто он был веселый, шумный, пить умел не дурея, не то что Володька.
Чтобы испытать высшее наслаждение, — учила Таня из Чебоксар, — нужно полностью отдаться своему чувству. Пусть оно несет вас, как морские волны, куда-то в синюю даль. Закрыв глаза, смело отдайтесь воле стихии.
— А потом о камешки — шмяк, — пробормотала Люся.
Я желаю вам счастья, — заканчивала влюбленная Таня. — Желаю стать Вселенной с единственным Солнцем — вашим избранником!
— И тебе того же, — сказала Люся и принялась за последнее письмо.
Оно запутало ее более всего. Кандидат физико-математических наук В.М. Кобень из Москвы на трех страницах тесного машинописного текста сначала излагал роль самоубийств в истории человечества, затем описывал несколько способов, наиболее безболезненных, с его точки зрения, как проститься с этим самым человечеством. Он давал список лекарств, «которые можно принять на ночь», и их дозы, нарисовал чертеж, как вязать веревку, чтобы наверняка повеситься. В конце кандидат признавался, что все эти исследования проводил во время приступов суицидальности, подобных Люсиному, но они, как правило, проходили во время научного поиска.
Это письмо нагнало на Люсю страху, и она легла спать с Димкой. «Где же эти идиоты взяли мой адрес?» — терзалась она.
На следующий день Люся взяла письма на работу, чтобы показать подружке Валентине и посоветоваться. Но так и не вытащила конверты из сумки — неловко было признаться, что ей ни с того ни с сего пишут какие-то умалишенные.
Вечером ее ждали еще семь писем. Сжав руку хныкающего Димки, она с опаской вошла в квартиру и проверила имущество. Если знают адрес, то и влезть могут! Люся чувствовала себя мышью, которую накрыли стеклянной банкой.
Два письма были от мужиков, желавших завести с ней амурные отношения. Один настойчиво подчеркивал серьезность намерений, другой — предупреждал об их невозможности. И оба просили прислать фото, измерить рост, бюст, талию.
— Фигу вам! — заявила Люся и показала кукиш холодильнику.
Следующее письмо прислал ветеран из Омска. Языком выступления на пионерской линейке он рассказывал о своем участии в войне и в восстановлении народного хозяйства. Ветеран стыдил Люсю непонятно за что и призывал читать писателя Николая Островского, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
У Люси навернулись слезы. Не оттого, что свои двадцать два она считала бесцельно прожитыми, а от недоумения и обиды: за что на нее навалились?
Еще одно письмо было от студента философского факультета МГУ. О смысле жизни, как он трактуется великими умами прошлого и понимается в примитивно-бытовом восприятии. Люся смысла жизни никогда не искала. Своею она была недовольна, но не настолько, чтобы с нею покончить. А корреспонденты настойчиво уличали Люсю в желании свести с нею, с жизнью, счеты.
Отбросьте хмурое настроение, — уговаривала добрая душа из Крыма, — радуйтесь каждому прожитому дню, весне и осени, солнцу и снегу. Вы — часть мироздания и не вправе распоряжаться данным вам свыше.
Примерно об этом же, но с упоминанием Бога через слово писали члены какой-то секты и предлагали вступить в их ряды.
Восьмиклассница из Ленинграда что-то, видно, перепутала и на двух листах в клетку убеждала Люсю, что надо жить, чтобы есть, а не есть, чтобы жить. И для этого, мол, мужества требуется больше.
Как всякий здоровый человек, поесть Люся любила, но без мужества, а чтобы вкусно было.
Письма продолжали приходить. Каждый день Люся брела к почтовому ящику, как на заклание, надеясь, что ее помилуют, перестанут писать. Но не тут-то было! В неурожайный день она вынимала конвертов пять, а когда корреспонденты подналегали, то и полтора десятка. И чем больше они уговаривали ее радоваться жизни, тем тоскливее Люсе становилось.
В один из дней она получила большой конверт из коричневой бандерольной бумаги. Участливый психолог-любитель делился теорией собственного изготовления, которая с успехом заменяла все системы аутотренинга и помогала воспитать волю вдали от врачей-психиатров.