Страшная судорога захватила грудь Строева. Ни вздохнуть, ни выдохнуть — десяток кинжалов вонзается в спину.

«Умираю», — решил Строев.

«Помирает», — испугались женщины.

— Мама! — закричала Люся, углядев входящую Ирину Алексеевну. — Иди сюда, человеку плохо!

— Инфаркт, — сразу определила Ирина Алексеевна. — Трогать его нельзя. Нитроглицерин под язык. А кто он? Побитый, что ли?

Люся бросилась за лекарством. Подружки, шушукаясь, отступили к входной двери. Пока Люся совала в рот Строеву красный шарик, потом вызывала «скорую», путалась в объяснениях, так как не знала ни имени, ни возраста инфарктника, женщины тихонько, одна за другой вышмыгнули из квартиры.

Приехавшие бравые молодые врачи влетели в квартиру с засученными рукавами — приготовились к массажу сердца умирающего. Но Строев, хоть и постанывая, дышал и был в сознании. Молодые люди быстренько облепили его проводами и сняли кардиограмму.

— Сердце как у молодого лося, — заключили они.

— Симулянт?! — воскликнула Люся.

Строев униженно заморгал одним глазом, второй у него заплыл багровой опухолью.

— Приступ невралгии, — сказал один из врачей и обратился к коллеге: — Вася, три куба но-шпы и два анальгина, внутримышечно.

Люся отвернулась, чтобы не смотреть на строевские ягодицы.

— Кто избил милиционера? — спросил командующий медик. — Подсудное дело. Мы должны заявить.

Люся растерялась.

— Я-я не знаю, — пробормотала она и вдруг выпалила: — Он к нам в квартиру вполз. Правда, дядя?

«Дяде» Строеву было на девять лет больше, чем Люсе.

— В подъезде хулиганы, подростки, — прошептал Строев. — Никуда заявлять не надо, я сам разберусь.

— Как скажешь, майор, — пожал плечами медик. — Мы тебя можем, конечно, отвезти в больницу, хотя часа через два тебе будет легче.

— Там вызвать следователя обязаны, — вставил другой врач, выразительно посмотрев на Люсю.

Он явно не хотел связываться с несерьезным больным.

— Несите его в комнату, на диван, — разрешила Люся.

Потом она поила чаем бравых кардиологов, которые уничтожили все запасы сыра и колбасы и, наверное, прикончили бы третью банку варенья, не раздайся новый вызов. Молодые врачи подхватились и ринулись из квартиры с такой спешностью и азартом, что даже забыли поблагодарить хозяйку.

Люся пришивала оторванные погоны и терпеливо ждала, когда невралгия отпустит милиционера и он отправится восвояси. Но и через два часа Строев не мог сдвинуться с места. Он уже тихо говорил, даже попросил вызвать такси, но стоило ему попробовать подняться, как он падал, подкошенный электрическим разрядом в груди.

Пришли домой Дима и Женя, выслушали версию про хулиганов в подъезде.

— Мама, — убеждали Люсю сыновья, — зачем ему куда-то ехать на ночь глядя? Пусть заночует у нас. Ты как будто хочешь поскорее избавиться от несчастного человека. Ты посмотри на него — глаз подбили, подлецы, лицо расцарапали — куда он такой? Предложи Николаю Ивановичу остаться.

— Вы уж и познакомились, — ворчала Люся.

Женя отправился на квартиру Строева выгулять собаку. Поскольку он был биологом, в его сообщении по приезде не приходилось сомневаться: Дульцинея на сносях и скоро ощенится. Со Строевым случился второй приступ.

Где-то в груди его нервы так замкнуло, что он две недели провалялся на Люсином диване, не в силах справить ни одной надобности самостоятельно.

Еще две недели по предписанию врача из главной милицейской поликлиники Строев провел на полупостельном режиме. А по окончании болезни как-то естественно и с одобрения всей семьи перебрался в Люсину спальню.

Ее сослуживицы после свадьбы пытались было прийти с повинной, но Строев отговорил Люсю от их затеи. Он считал, что ему досталось поделом, да и хотел как можно скорее забыть о позорном периоде своей биографии.

Лет сорок назад стеснительная школьница Люся Кузьмина в моменты волнения накручивала на указательные пальцы подол платья. Помню, как, уже в старших классах, она отвечала на физике «подъемную силу крыла самолета», путалась, нервничала и не замечала того, что наматываемое на палец платье забирается на непозволительную высоту. Крыло самолета никак не могло оторваться от земли, а наши шеи резиново вытягивались в ожидании конфуза.

Рассказывая о разводе Люси со Строевым, я испытываю такое же смущение и, не будь этот жест удручающе нелеп для почти пятидесятилетней женщины, невольно теребила бы подол собственной юбки.

В начале 90-х годов перемены, о необходимости которых мы так долго спорили на своих кухнях, перешли в стадию вульгарного НЭПа. И моя семья, то есть я и две мои дочери-студентки, оказались на пороге если не нищеты, то очень больших лишений.

Зарплаты доцента университета не хватало, чтобы покрыть наши весьма непритязательные запросы.