В зале бушевал ураган. Чертовски странный ураган, который не трепал волосы и не гудел, но ворочал глыбы и рушил то, что еще не доломалось.

В чем де… Преисподняя! Взгляд выхватил из темного хаоса два алых огонька, и феникс похолодела, уяснив, что это такое.

Глаза Вадима. Он пришел в себя! Или… не он?

«Холодок» проснулся? «Холодок»…

— Дим, очнись! Дим!.. А-а! — Короткий вскрик, изломленное болью тело, оседающее на неровную плиту. Не успели, не успела…

Лёш, Лёшенька! Эмпат несчастный, что ты делаешь?.. Не подходи…

С потолка снова что-то сыплется, мелкое, пыльное, как песок в часах. Время, время…

В том существе, находящемся в кристаллической клетке, осталось ли еще что-то от Вадима? Есть ли кого спасать? Или… Нож возникает в ладони сам собой. Последнее горькое лекарство.

— Вадим! Тирбранэсгри! Милорд! Нуна-дорки! Уртуа… Хир… вар — вирхи! (Вспомните радужный замок, милорд… первого подданного… Уровни… дом… милорд, вы должны вернуться!) — Это Ян. Он тоже пытается дозваться, дотянуться, разбудить. Хоть кого-то — друга, сюзерена, Стража — кого-то, кто заключен вместе с «холодком» в это тело с нечеловечески вспыхивающими глазами.

— Дим!

Невероятно, но грохот стихает. Гаснут молнии. Только холод остается, холод, холод… негодующе шипит Феникс. Ему это не нравится.

— Милорд, — все мягче звучит голос Яна. — Милорд, эсгри бри даорро, Ирина эсгри! Айн де — винта. Ано айн де — этэр! Этэрите! Орвей, Дим! Орвей… (Милорд, вспомните свою семью, Ирину вспомните! Вашу невесту… Она ждет вас! Вы обещали… Тебя ждет мать! Мама! Очнись, Дим! Очнись…)

— Ох… — раздается и тут же замолкает чей-то придушенный вскрик, будто кричавший задохнулся. В чем де… И горло перехватывает. Нет…

Точно в кошмарном сне, точно в обманной иллюзии Лина видит, как, пошатываясь, движется к цепочке черных кристаллов юношески тонкая фигура…

Гадалка проснулась ночью. Несколько секунд лежала неподвижно, напряженно вглядываясь в черноту. Что-то происходило.

Что-то менялось, сейчас, в эту минуту, она чувствовала!

Менялась линия реальности. Три ключевые фигуры собрались в один центр, на глазах свивая новую нить, еще слабую, неясную, но без черной тени многих смертей. А вот отсюда вплетается еще одна нить, нить-основа. И если они переплетутся…

Гадалка, несмотря на почтенный возраст и строгий самозапрет на чародейство после полуночи, соскочила с постели и, прихватив шар, пошла на крышу.

Она должна это видеть!

«Лина, поможешь?»

«Да, но…»

«Сейчас…»

Сейчас? Преисподняя!

— Нет! — Она уже поняла, что он хочет сделать, поняла…

Поздно.

Быстрое движение, белый кристалл неслышно сталкивается с черным, и оба сливаются, поглотив полярные энергии, тают, открывая в цепочке кристаллов проем. Не такой, чтобы выпустить заключенного (кристаллы уже настроены и синхронизированы и будут удерживать добычу даже в половинном составе). А такой, чтобы пройти.

И пока Ян отвлекает Дима, черная завеса вздрагивает, раздается, пропускает Лёша.

— Нет…

У Лины холодеют руки. Этот голос, хриплый, почти неживой — это Дим. Это же Дим! И он пытается отодвинуться.

— Не под… не подходи… Лё-ша…

Он словно несет что-то, неподъемно тяжелое, и слова не говорит, а выдыхает, с паузами.

Еще шаг.

— Нет же… я и так… еле держу… стой… выпьет…

Еще.

И поднимается, поднимается, осыпая пыль, обнаженное тело. Навстречу…

Брату или врагу? Лина стискивает нож так, что кажется, сейчас хрустнут кости. Но не двигается. То, что происходит сейчас — в это нельзя вмешиваться.

Еще шаг.

— Лёша, нет! — Это уже крик. — Нет! Стой!

Еще шаг. И бледное лицо, на котором медленно расцветает улыбка.

— Все будет хорошо, Дим. Я тебе верю…

— Стой… — Мучительно запрокидывается светловолосая голова, и просящий голос обрывается стоном, яростным рыком. — Не смей, тварь! Не сме-ей-й-й! Его — не получишь! Никого больше не получишь…

И снова кипит-переливается грозовым напряжением воздух. И каждый миг — как песчинки на чаше весов. И что-то решается сейчас с этим яростным стоном, будто от непосильной тяжести, и шагом навстречу.

Через боль и страх. Через ложь «холодка». Через оковы чужой, лишней, ненужной в данный момент памяти.

Один шаг.

— Лё… ша…

И что-то все-таки хрупнуло в ладони, когда братья Соловьевы разом преодолели последний разделяющий их шаг.

И обнялись.

Лина бессильно прислоняется к первой попавшейся глыбе. Руку саднит… порезалась, надо же… С пяти лет не было такого.